Вера П
С Верой П. и её детьми я познакомилась в Америке вскоре после их приезда летом 2022-го, когда моя знакомая американка польского происхождения стала спонсором украинских беженцев – Вериной семьи. Помню, как боролась с чувством неловкости и вины перед ними, потому что отрицать свою принадлежность к стране, напавшей на их страну, я не могла.
На долю этой семьи выпало две войны – первая застала их в Донецке в 2014 году, и они бежали в Харьков, где начали обустройство своей жизни заново. Но мир для них продлился только восемь лет, и в феврале 2022-го вновь пришлось убегать от тех же соседей-захватчиков. Вера с детьми оказались в Польше, откуда и переехали в США.
Это интервью я взяла летом 2023 года, когда война России с Украиной уже шла почти полтора года. Шок первых месяцев прошёл, а ощущение стыда и беспомощности осталось. К тому времени я уже знала Верину историю, мы общались, встречались семьями, и, наконец, я решилась записать свидетельства очевидца чудовищных событий.
Вера Арболь:
Вера, вспомни, пожалуйста, какие мысли, чувства возникли у тебя в тот момент, когда ты узнала, что началось полномасштабное вторжение в Украину?
Вера П:
Война, которая началась 24 февраля 2022 года, – уже вторая война для нашей семьи. Первая началась в Донецке в 2014.
Вера Арболь:
Расскажи про Донецк.
Вера П:
Я помню, как там начиналось всё, как заезжали российские военные машины с боевиками в Донецк – это всё было на наших глазах. Так начиналась эта война. Бомбить уже начали потом. Сначала заезжали военные машины без идентификации, всё было затёрто, закрашено.
Вера Арболь:
Но вы понимали, что это были российские машины?
Вера П:
Да, конечно, новые красивые машины с людьми. Я чётко осознала, что начинается война в Донецке, 9 лет назад. Я тогда была беременна Денисом, а старшему, Максиму, которому сейчас 15, на тот момент было 6 лет. И мы вместе наблюдали в окно, как эти машины заезжали через наш двор. И я начала даже снимать видео. Максим спрашивает: «Мама, что случилось? Что происходит? Откуда эти машины?» Я говорю: «Это военные машины, сынок». Для города Донецка это было абсолютно чуждо. У нас так просто не ездят военные машины. Поэтому, увидев это, мне стало понятно, что они не просто так приехали.
Вера Арболь:
Понятно. А теперь расскажи про Харьков.
Вера П:
Харьков практически на границе с Россией, и то, что там стоит российская армия, мы об этом знали. Но если честно, мозг отказывался верить, понимать, даже вникать в это. Каждый занимался своим делом, все ходили на работу. Никаких запасов еды, воды наша семья не делала, потому что не верила, что молния может ударить два раза в одно дерево – не может такого быть. Когда началась война, я проснулась в 4 утра, маленький Деня (сын) спал со мной. Проснулась от знакомых звуков и вообще не могла в это поверить. Я даже спряталась под одеяло, я думала, мне это сниться, это было невозможно. Я не понимала, что происходит. В это время уже звонил мой телефон – он был на беззвучном режиме, и просто загорелся экран. Я взяла телефонную трубку – это была моя кума Лена из Салтовки, она кричала: «Вера, у нас прилёты! Нас бомбят!» Это был кошмар. Лена по телефону кричит: «Прячьтесь! Война началась!» А я спросонья пытаюсь соображать, смотрю: в щель под дверью пробивается свет, и я понимаю, что Юра, мой муж, проснулся. Я выхожу из спальни в коридор, стоит мой муж – белый, просто в предобморочном состоянии. Он смотрит на меня, а я на него. И он говорит: «Сука, он всё-таки начал». Это при том, что мы никогда не материмся, у нас интеллигентная семья. Таким было начало войны для нас. Мы не будили детей, потому что понимали, что нужно сесть и обдумать всё. Мы абсолютно не были подготовлены: документы, тёплые вещи не были собраны.
Вера Арболь:
Была ли у вас мысль о бегстве?
Вера П:
Нет, такой мысли у нас не было – это было нереально, потому что у нас не было машины. В окно мы видели, как люди бежали с подушками в машины, они уезжали с детьми подальше от границы.
Вера Арболь:
Это происходило 24-го?
Вера П:
Да, это события первых часов. Была паника, люди бежали по машинам. Уже к восьми утра двор был абсолютно пустой. Кто был на машине, все выехали. Это при том, что был дефицит бензина, то есть на сколько было у них бензина, на столько они и доехали.
Вера Арболь:
А вы что начали делать?
Вера П:
Я начала стучать в двери соседям, говорить, что началась война. Одна соседка не поверила мне: «Ты что, это салюты, какая война?!» Харьковчане ещё не знали. Мы-то могли идентифицировать точно, из какого оружия стреляют, потому что мы – донецкие. А они не верили. Я звонила соседям из других домов – они так же быстро собирались и выезжали на машинах.
Вера Арболь:
То есть вы ещё оставались в городе какое-то время?
Вера П:
Да, мы долгое время оставались. Мы выехали в марте. В первый же день мы спустились в подвал со всеми соседями. Бомбили с неба самолётами, бомбили на земле. Зашли диверсионные группы в Харьков. Перестрелка прямо у нас во дворе была, мы попали под обстрел. Чудом просто каким-то выжили.
Вера Арболь:
Как город работал? Магазины, аптеки…
Вера П:
Всё остановилось. Когда война неожиданно происходит, останавливается всё: вся экономика, магазины… Всё, нет жизни. Тут заканчивается твоя жизнь, о которой ты раньше думал, что всё у тебя нормально. Ты ходил на работу, встречался с друзьями, мог пойти в магазин. Ты вообще мог пойти куда-то. Когда началась война, никто уже не мог никуда пойти, потому что могло прилететь – и тебя нет. И зачем тебе этот хлеб нужен, за которым ты пошёл?
Вера Арболь:
То есть вы жили в подвале несколько недель?
Вера П:
Да, я не помню точно, кажется, до 12 марта.
Вера Арболь:
Вы в квартиру не поднимались?
Вера П:
Поднимались по одному что-то взять и сразу уходили.
Вера Арболь:
Я помню, что ещё раньше ты рассказывала, что дети спали на матрасах, и у вас было только то, что натащили в подвал. В основном вы там оставались. И ели из запасов.
Вера П:
Ели из запасов. Возле нашего жилого комплекса был завод, где раньше продавали куриные продукты. Они просто выезжали на машине и раскидывали фарш, курицу в пакетах. И кто что успел поймать, это и была наша еда. Мы делили на всех. В основном я готовила. Наверно, самая бесстрашная была – я могла подняться в свою квартиру и приготовить суп с фрикадельками из этого фарша. Но не всегда, когда получалось. Мы в подвале тоже готовили. Принесли туда несколько мультиварок, электрических плиток, чайников. И пока могли держаться на запасах, держались. У нас было три беременные девочки, беременная кошка, две собаки и попугай.
Вера Арболь:
Значит, животных вы с собой держали?
Вера П:
Да. У нас было много детей. В подвале было холодно, дети начали болеть, с температурой. А аптеки не работают. У меня оказался антибиотик, и мы спасли того ребёнка, у которого была очень высокая температура. Скорая бы не приехала. Это такая безвыходная ситуация, когда ты вообще себе не принадлежишь.
Вера Арболь:
Газ, электричество, интернет у вас были? Новости какие-то вы узнавали?
Вера П:
Интернет был периодически. Периодически его глушили, так же и мобильную связь. Мы не знали, кто. Например, мы знали, что прилетело куда-то неподалёку, но дозвониться куме или сестре я не могла. И они не могли. Потом связь появлялась. Так и новости мы слушали.
Вера Арболь:
Понятно. Потом, после того как вы в подвале перекантовались, вы решили ехать дальше? Вы же выехали оттуда. Как у вас это получилось?
Вера П:
Поскольку наша семья была из Донецка, мы взяли там как бы лидерство, и все соседи были за нами. Когда была возможность, мы поднимались в квартиру – даже чтобы пойти в туалет, потому что в подвале было одно ведро на всех. Да, мы поднимались. А выезжать мы решили, когда попали под обстрел.
Вера Арболь:
Как это случилось?
Вера П:
Началась сирена, а мы в этот момент были дома, в квартире, вся семья. Нужно было спуститься с четвёртого этажа и обойти дом, вход в подвал был с другой стороны. И вот так мы бежали и не успели – начался обстрел из автоматов. В Харьков же зашли русские солдаты, и вот начался уличный бой. Мы слышали, как летят пули, когда бежали. Соседи уже открыли дверь в подвал, чтоб мы скорее забежали. Я схватила Деню, собой закрыла. Я его к стене и собой закрывала всё время. И потом они с мужем как-то пробежали, а я двинуться не могу, вот не могу просто. Я чувствую, как они стреляют, каждой клеточкой своего тела ты чувствуешь, что близко, что ты сейчас умрёшь. И я не могла пошевелиться. Меня парализовало. Это не объяснишь. Я дальше смутно помню, шок был серьёзный. Юра выбежал и меня силой запихал в подвал. Я плохо это помню. Потом мы выключили свет, все выключили свои телефоны, мы забаррикадировали двери. Мы боялись, что русские солдаты зайдут, и они могли всё, что угодно сделать.
Вера Арболь:
Могли бы расстрелять.
Вера П:
Они мужчин бы, наверно, расстреляли. А нами бы они прикрывались. История ведь знает, что и насилуют, и что угодно творят. Мы этого очень боялись. Мы аккумулировались в середине подвала, подальше от стен. Мы слышали, как свистели пули по стенам нашего дома. Ситуация была критическая. Дети плачут. Нам приходилось закрывать им рот руками. Надо, чтобы была тишина, чтобы нас не нашли в этом подвале, потому что знали, что все сидят по подвалам. И тогда мы с мужем приняли решение уезжать. Мы написали на бумажках фамилию и имена наших детей, и год рождения, и положили в карманы. Тогда как-то чувствовалась смерть. Если мы умрём, чтобы знали, кто мы и дети. У Максима была чёткая инструкция не бросать брата, где бы ни было, чтобы всё время вместе были, так как он старший. Дене мы вообще сказали, что это учения были. Этот обстрел мы пережили. Потом наступила тишина. И темень. В подвале всегда темно. Ты не ощущаешь время, каждый день одинаковый. И когда наступила тишина, это тоже страшно. Очень было тихо. Я считаю, это была самая страшная ночь. У меня поднялось высокое давление, я страдаю от этого, вообще, и у меня сильно разболелась голова. Я лежала, таблетку, наверно, приняла. И подошёл Максим и говорит: «У Ани кровотечение началось». Аня – это беременная девочка. А мне самой плохо. В конце концов, там в подвале было много людей. Я говорю: «Мне плохо. Делайте сами что-то с Аней. Я ведь учитель, а не врач». Он говорит: «Мам, ну ты же знаешь, что кроме тебя никто это не сделает». Я не помню, где я взяла силы и как я встала. Все звонили со своего телефона, чтобы вызвать скорую, и не могли дозвониться. Аня на седьмом месяце беременности. Я её уложила, обложила её подушками, коробками, подняли ей ноги повыше – почему-то интуитивно я так решила сделать. Наконец-то дозвонились до скорой. Они сказали, что мы всё правильно сделали, и сказали ждать их. И пока мы ждали, я сидела рядом с Аней и держала её за руку. Мы с ней разговаривали. Я понимала, что ей нельзя паниковать, надо её как-то отвлекать, заговаривать. И когда приехала скорая, наши мужчины вынесли Аню на руках. Её муж уже на передовой был. А это военные условия: нет освещения, абсолютно ничего не видно. Так вот её забрали. Но всё закончилось хорошо. Сейчас Анечка в Чехии, родила мальчика, присылает мне фотографии. В ту ночь я поднялась домой и первый раз расплакалась. Мы ведь не могли расслабиться, надо было держаться, плакать мы не могли, с нами были дети. Надо было держаться, чтобы не было паники. На следующее утро позвонил кум из Салтовки, а у них машина. Говорит: «Мы выезжаем. Если вы готовы, мы за вами заедем». И вот мы в одной машине две семьи, друг на друге, с одним чемоданом. Мы выехали первые.
Вера Арболь:
У вас были документы, деньги?
Вера П:
Денег много как бы не было, всё ж на карточках в основном. Какие-то наличные были, наверно. А документы мы держали в одном месте и знали, что нужно взять с собой.
Вера Арболь:
Наверно, минимум одежды?
Вера П:
Абсолютный минимум.
Вера Арболь:
Вы знали, куда ехали? Или просто ехали куда подальше?
Вера П:
Куда подальше было невозможно. Стояли огромные пробки, люди ночевали на улице с детьми. Было тяжело. Мы поехали в Днепр сначала. В Днепре была моя коллега ещё из Донецка. У неё была другая коллега, у которой была однокомнатная квартира. И та сказала, что заберёт нас к себе. Она уходила на дежурство в школу, и квартира стояла пустая.
Вера Арболь:
Что происходило в Днепре?
Вера П:
Мы приехали туда грязные, из подвала, вот как вышли, так и приехали. Мы стояли и плакали долго на улице, молча. Она плакала, я плакала. На тот момент в Днепр ещё ничего не прилетело, у них только сирены были. А учителя уже дежурили в школах, потому что много людей начали приезжать из обстреливаемых городов, и их принимали в школы. Селили, где угодно. Нас вот поселили в квартиру. И уже была чистая постель. И, вообще, была постель. А я не спала. Просто не спала, и всё, не могла спать. После того, как мы выехали, начал выезжать весь подвал.
Вера Арболь:
Ты поддерживаешь связь с «братьями по подвалу» сейчас?
Вера П:
Поддерживаю. Кто-то уже вернулся в Харьков. Кто-то за границей: в Германии, Чехии…
Вера Арболь:
Из Днепра вы поехали дальше на запад со своими кумовьями?
Вера П:
Да. Поехали в Ужгород. Дорога была тяжёлая: так же бомбили, так же летели ракеты, машину трясло, и детей мы собой в машине закрывали, хоть и понимали, что это бы не помогло. Мы видели, как летят ракеты – как самолёты, только без крыльев, и они были ближе. На блокпосте даже было такое, что у нас документы не проверяли. Он кричит нам: «Давайте быстрее! Проезжайте, проезжайте!» Оказалось, высадился российский десант с вертолётов, и нас поэтому торопили. А когда начинался комендантский час ночью, нужно было искать место для ночлега. И вся Украина организовалась, молодцы. Однажды мы встретили полицейского, который сопроводил нас в школу – там был огромный спортивный зал, где лежали маты на полу: хочешь – спи, хочешь – не спи. И вот это была самая лучшая ночь, когда, уже обессилевши, мы в одежде легли на пол и все заснули. Там было очень много людей.
Вера Арболь:
У вас был план, куда ехать?
Вера П:
Нет, плана никакого не было. Мы знали, что в Ужгороде есть организация «Совиное гнездо», они встречают беженцев и помогают, и мы стремились туда. Получилось так, что мы ехали несколькими машинами. Муж был в машине кума. Их машина сломалась в пути и не доехала до Ужгорода. Я с детьми ехала в другой машине. Когда мы приехали в Ужгород, Максим им сказал: «Мы очень устали, не мылись несколько дней, мы голодные, пожалуйста, поселите нас куда-нибудь». Они на нас посмотрели – меня и детей – и отправили в монастырь. Там был душ – и мы были счастливы. Так что какое-то время мы там жили. Я начала помогать им готовить еду. Мы молились вместе с ними.
Вера Арболь:
Там были другие беженцы?
Вера П:
Да, но немного. Считалось, что попасть туда было чем-то особенным. Туда отправляли людей с маленькими детьми, стариков. Но и там нам стали говорить: «Вы здесь ненадолго, думайте, куда вы поедете дальше». А я абсолютно не знала, куда ехать. Потом приехал муж в Ужгород, но их поселили в каком-то садике в селе возле города. Сначала батюшка не разрешал мужу приехать к нам жить, но потом всё-таки разрешил, и мы воссоединились.
Вера Арболь:
Как вы уехали из Ужгорода?
Вера П:
Мы видели Словакию из окон этого монастыря, то есть мы были прямо на границе. Но там рядом, по-моему, была военная база – опасное место, словом. Через несколько дней была сирена. Батюшка заставил всех людей пойти в подвал. Мы пошли, но после этого мы решили, что нужно ехать за границу.
Вера Арболь:
Дальше вы так же поехали на машинах?
Вера П:
Нет, кум довёз меня и свою жену Лену с нашими детьми до определённого места, а потом мы пошли пешком. Много женщин с детьми, целая вереница шла.
Вера Арболь:
То есть мужей не пускали?
Вера П:
Нет. Хотя у мужа была бронь, и мы надеялись, что его пропустят. Но его не пустили, и я колебалась, ехать ли дальше. Но всё-таки мы приняли решение спасать детей.
Вера Арболь:
И вы пешком пошли в Словакию?
Вера П:
Да, там было недалеко, шли где-то полчаса. Там уже стояли волонтёры, давали нам воду, какую-то еду. Уже были автобусы готовы. Вообще, в Европе они были молодцы – от души нам помогали. Нас привезли в центр беженцев, а оттуда мы поехали в Польшу ночным поездом – по вотсапу моя свекровь прислала сообщение, что там живёт её знакомая и зовёт нас приехать. На тот момент Европа приняла закон, что все украинские беженцы имеют право бесплатного проезда. Но, поскольку мест было мало, мы с кумой Леной, сидели на полу, детей куда-то пристроили сесть, а сами на полу.
Вера Арболь:
И вот в Польше вы рассосались кто куда, по разным странам. Расскажи про это, как вы узнали, что можно иммигрировать в Америку?
Вера П:
Ну, это же не совсем иммиграция, это специальная программа с гуманитарным паролем для украинских беженцев, которая даёт право въехать в Америку. Она называется United for Ukraine (UFU). Эта женщина, которая оформляла наше спонсорство, была знакомой знакомых кумы Лены, и так Лена узнала, что в Америке есть женщина, готовая спонсировать беженцев. И сначала она думала лететь туда, разговор шёл о её семье. Так как по-английски она не говорила, то все мейлы за неё писала я. И мы спрашивали, может ли спонсор взять две семьи. Но та отвечала, что это большая ответственность, что и понятно. Но потом Лена передумала, она приняла решение ехать в Австрию, а я – в Америку.
Вера Арболь:
У тебя были ещё какие-то варианты?
Вера П:
Германия, например, Чехия. Да любая страна – все принимали.
Вера Арболь:
Как ты выбрала страну?
Вера П:
Я выбрала Америку только потому, что я говорю на английском. В Украине я была учителем английского языка, и мне было бы легче начинать новую жизнь в англоязычной стране. Ещё была надежда на баскетбол. Оттуда казалось, что Америка – это страна, где все играют в баскетбол. (Старший сын Веры Максим играл за сборную Харькова.)
Вера Арболь:
Как долго вы пробыли в Польше?
Вера П:
Три месяца. Дело в том, что программа UFU запустилась только в апреле, и только тогда мы нашли спонсора. Спонсор покупала нам билеты на самолёт. Нам нужно было въехать до 1 июня, для украинцев была очень большая скидка, за троих заплатили только тысячу долларов, вместо трёх тысяч, грубо говоря.
Вера Арболь:
Сейчас вы уже год с небольшим живёте в Америке, а в Украине остались родственники, правильно?
Вера П:
Да, это сейчас самая большая боль. Там моя мама и мама мужа.
Вера Арболь:
Они до сих пор живут в Донецке?
Вера П:
Нет, они выехали недавно. Мама сейчас в Киеве у сестры. Ужасная была дорога, страшная, небезопасная. Если раньше дорога из Донецка в Харьков занимала несколько часов, то сейчас пожилые люди ехали четверо суток. Самое страшное – это проехать российский пункт, «руссню поганую», как мы её называем. Был единственный автобус, но они его держали одиннадцать часов. И только потом начали по одному, по два вызывать, опрашивать. Из Донецка они проезжали через четыре страны: Россия, Литва, Латвия, Польша, и потом заехали в Украину.
Вера Арболь:
Изменилось ли твоё отношение к происходящему за время этой войны? Может, ты открыла для себя что-то новое, например, в плане человеческих отношений?
Вера П:
В любой ситуации нужно оставаться человеком. Во время войны вся культура человеческого поведения исчезает, остаются животные инстинкты: выжить, найти что-то поесть, сходить в туалет. Но это, на самом деле, страшно, это не норма жизни, нас заставили это всё делать – следовать своим инстинктам в первую очередь. Но всё равно нужно было оставаться человеком: я уволилась из харьковской гимназии, стала волонтёром, я осталась со своими детьми (онлайн) – на момент начала войны я была классным руководителем одиннадцатого класса, у нас должен был быть выпускной. Мы с детьми мечтали о выпускном, у нас были тесные отношения, у нас был план полететь в Египет на выпускной. Сейчас мы уже шутим с ними по поводу Египта. Я им сказала: «Ребята, вы должны выучиться в высших учебных заведениях, и я вас жду в Доминикане». Они говорят: «Вера Александровна, хорошая мотивация». Они согласны.
Ещё хочу сказать о проблемах со здоровьем, о глубочайшей депрессии. Это очень тяжело, когда ты мама, тебе нужно что-то делать, и тебе нужно за детьми смотреть, их контролировать. В Америке я оказалась совершенно одна – совета не у кого спросить, везде чужие люди. Сильная депрессия была. Ты чувствуешь себя неуверенно, неполноценно, ты не знаешь, что ждать завтра.
Вера Арболь:
Сейчас вы помогаете украинцам в Украине?
Вера П:
Да. Ко мне обратился друг, он военный, им нужны были тепловизоры, приборы ночного видения, чтобы себя оберегать, видеть врага. Так что мы решили организовать сбор средств. Наша семья, как свидетели, выступала с презентацией о войне в Украине. Перед этим наварили борща, налепили вареников, и таким образом мы насобирали ребятам на всё и отправили им это на передовую. Как можем, так и помогаем.
Вера Арболь:
Как ты относишься к делению русских на «хороших» и «плохих»? И, вообще, есть такое разделение у вас в разговорах с друзьями?
Вера П:
Конечно, и это было сразу. Я помню утро 24-го февраля – я была готова взять автомат в руки и убивать каждого, кто зашёл бы на мою землю, в мою квартиру, защищать своих детей. Не мы пошли в другую страну, к нам пришли. И первых, кого убивали, – это восток Украины, это все русскоязычные люди. Я говорю и пишу на русском, русский – мой родной язык, я воспитывалась на русском языке. Вот такой парадокс: «защищая» нас, нас убивали первыми.
Честно, сначала была ненависть ко всем, просто из-за того, что кто-то – русский. И опять же, я говорю свою точку зрения – в нашей жизни это второй раз. Мы в Харькове начали с нуля. Мы приехали туда такими же беженцами. Понимая, что сейчас придётся начинать во второй раз, а нам уже по сорок лет, это очень тяжело. И, вообще, живыми бы остаться. Поэтому чувство ненависти было сильное. У меня есть троюродная сестра в Москве – сейчас мы не общаемся с ней вообще и не будем никогда.
Вера Арболь:
Вы говорили с ней на тему войну?
Вера П:
Я лично не говорила, но говорила старшая сестра. Та говорит: «Мы вас скоро освободим». Кого освобождать?! От кого? Кто в меня стреляет? В меня стреляет русский солдат. Все ж обвиняют кого угодно: Америку, Европу. Подождите: в меня стреляет русский солдат!
Даже сейчас, когда мы в Америке, у нас много друзей здесь, все нас очень поддерживают, дай бог им всем здоровья. И есть русские, которые приехали в Америку много лет назад. Например, есть две подруги – одна украинка, другая – русская, у обеих семьи здесь. И сначала приехала познакомиться со мной украинка, и потом она дала зелёный свет Наташе, которая из России. Мы начали общаться, она помогает мне научиться водить машину.
О русских, которые поддерживают Украину, хочется отдельно сказать и прямо подчеркнуть, насколько это сильные люди. Наташа знала нашу историю, она видела, как дети боятся громких звуков – мы уехали от войны, но война осталась в нас жить, Наташа так плакала. У меня одежда была пропитана её слезами. Она так плакала: «Простите нас!» Она сказала: «Я так боялась с тобой встречаться, и я так хотела с тобой встретиться. Я думала, что, когда ты меня увидишь, ты плюнешь мне в лицо, и ты сделаешь правильно». Я ей ответила: «Ну, ты что, Наташа, мы же культурные люди. Надо людьми оставаться». И я хочу подчеркнуть эту силу и смелость: они могут говорить, что чувствуют. И они искренне сожалеют и признают.
Вера Арболь:
Мне кажется, такие русские испытывают чувство вины. Я лично. И позор, который мы за свою жизнь не искупим.
Вера П:
Мы поэтому и детей увезли подальше, потому что у нас два сына. Потому что если возвращаться в Украину, придётся идти в армию и служить. И он (старший сын) возьмёт автомат и пойдёт стрелять в людей – за мамины слёзы, за все подвалы, за украденное и у одного, и у второго ребёнка детство. Две войны. Возьми нас – мы родились в СССР, у нас были свои проблемы: работы не было, еды не хватало, разное было. Но то, что пережили мои дети, – это не описать. И какими нам с мужем нужно было быть сильными, чтобы сегодня мои дети улыбались. И они улыбаются, они прошли через две войны, и они первые, кто поможет, потому что мы всегда друг другу помогаем, помогаем другим людям. Денис получил грамоту в школе: самый добрый ребёнок. Когда Максим играл первый баскетбольный матч, в команде противника упал другой мальчик, и Максим был первым, кто подошёл и подал руку. Вот это моя победа личная, это наша с мужем победа. И детям одиннадцатого класса я объясняла, когда их нужно было мотивировать учиться и заканчивать школу: «У нас у каждого свой фронт. Вы должны выучиться и поступить в вуз, и это будет наша победа». Слава богу, так всё и получилось. И в нашей семье тоже свой фронт: несмотря на то, что у наших детей украли детство, и они получили тяжелейшую психическую травму, мы должны сделать так, чтобы они улыбались.
Вера Арболь:
Своё будущее ты видишь здесь? Вы остаётесь в Америке?
Вера П:
Да. Мы бы хотели остаться. Очень хочется вернуться – к своим людям, лечь в свою кровать, попить утром кофе из своей чашки, посидеть на любимой лавочке в парке. Эти мелочи и составляют нашу жизнь. Но понимаю, что и люди уже не те, изменились, и всё изменилось. Украина уже не та, она другая. Это будет новая реальность, к которой нужно будет привыкать. А у моего Максима уже девятая школа. Мы, как родители, просто не имеем права уехать. Где-то уже нужно остановиться. И соседа мы в Украине не поменяем. Как бы сейчас ситуация не завершилась, никто не даст гарантии, что через какое-то время опять всё не начнётся.
Вера Арболь:
Изменилось ли твоё отношение к русскому языку?
Вера П:
Так как я сама филолог, я считаю, сколько языков ты знаешь, столько раз ты человек. Сейчас я считаю, государственный язык однозначно – украинский. И вильно размовляю украинскою мовою.
Вера Арболь:
Я знаю, что сейчас в Украине идёт много споров об отношении к российской культуре. Какое твоё к ней отношение? Я имею в виду книги, фильмы, музыку.
Вера П:
Как учитель, житель, гражданин Украины, я это не совсем понимаю, когда памятники убирают. Из школьной программы полностью убрали всю русскую литературу и язык. Да, у нас есть свои авторы, свой язык. Но я люблю читать книги в оригинале, и если Пушкин писал на русском языке, мне приятно читать на русском. И если Шевченко писал на украинской мове, то це е найгарниши вирши. And if Shakespeare wrote in English, it is wonderful to read English.
Вера Арболь:
На сегодняшний день ты чувствуешь, что всё идёт на улучшение в твоей жизни?
Вера П:
Да, но семья там, семья под обстрелами, они бегут ночью в подвал, и с этим нужно что-то делать. Мы ещё не имеем возможности забрать их сюда, мы сами здесь ещё никто, мы без документов. И от этого тоже душа очень болит. Каждый день что-то новое. Сказать, что мы уселись и расслабились, – нет, далеко нет. Всё только начинается.
