Вячеслав Петрович Овечкин работал слесарем на частной автостанции. Слесарил потихоньку, на хлеб с маслом хватало. В прошлые годы даже подкопить удавалось. Однако машин в ремонте в последнее время сильно поубавилось, и Овечкин еле-еле сводил концы с концами. Хозяин станции матерился, разводил руками: мол, что я могу. Овечкин с пониманием вздыхал и шлёпал домой по серым безликим улицам.
По вечерам жена Света в ядовито-розовом халате в зелёный горох встречала Овечкина на кухне, и они садились ужинать. Обычно Светка варила какой-нибудь суп с лапшой и курицей или борщ. Второе готовила редко – если с мясом или рыбой, выходило дорого. Овечкин молча хлебал из тарелки, перекатывал чёрный хлеб во рту, кусал чесночный зубчик. Его уши заметно шевелились в такт движению челюстей. Сын-подросток сидел по левую руку, изредка, украдкой, бросая взгляд на отца. Иногда Овечкин спрашивал сына: «Ну, как дела в школе? Двоек много нахватал?» Сын Валерка нарочито грубо буркал в ответ: «Чё много? Нормально». И оба, удовлетворённые таким семейным разговором, продолжали швыркать суп. Светка ела вместе с ними и обязательно начинала болтать о всякой ерунде. Иногда, под хорошее настроение, Овечкин внимательно слушал жену, даже поддакивал, задавал уточняющие вопросы. Но сейчас настроение чаще было дрянным, и Овечкин молчал и, морщась, терпел Светкин трёп, дожидаясь момента, когда он, наконец, плюхнется на продавленный диван перед телевизором, чтобы, не шевелясь, завершить ещё один безрадостный вечер.
Их дочь Ленка в прошлом году окончила местный педагогический институт и теперь снимала однокомнатную квартиру на другом конце города. Она жила с парнем, который, кажется, работал охранником на какой-то базе. Парень то появлялся, то исчезал из Ленкиной жизни, замуж пока не звал. Тем не менее, она свято верила, что как только они купят квартиру в ипотеку, то тут же оформят отношения. Пока же она усердно копила на начальный взнос. С её мизерной зарплатой школьной училки и нестабильной прибылью возлюбленного ждать предстояло долго. Когда прижимало, дочь перехватывала денег на оплату съёмной квартиры у отца, но это был уж совсем крайний случай. Овечкин не одобрял её отделения от семьи – говорил, что сначала пусть замуж выйдет. Но разве она его слушала? Он закрывал глаза на своеволие дочери, порой угрожал не помогать, но всё-таки помогал.
Жена, продавщица в супермаркете, не была особенной поддержкой для семейного бюджета. А на днях она в который раз завела старую шарманку про ипотеку для Ленки:
– Слава, ну надо как-то помочь дочери, ей и замуж уже пора, деток рожать, и денег столько на съём уходит… Я уже подумала на нас ипотеку взять… на тебя, то есть, – осеклась она.
Овечкин упорно молчал. И вот вчера, так же за ужином, Светка рассказала, что дура Ленка таки оформила ипотеку на себя, надоело ей, видите ли, ждать у моря погоды.
– И как теперь выплачивать, ума не приложу, – упаднически заключила жена.
Овечкин только жалобно протянул:
– Бляяяя, Света….
А сегодня утром босс – так они звали хозяина автомастерской – объявил, словно пулю в сердце Овечкина пустил:
– Извини, Петрович, придётся штат сократить – видишь, что происходит, совсем бизнес упал. Не могу больше платить тебе. Я тебе ещё за старую работу должен. Попробуй в «Мастер-авто» устроится.
Но оба они прекрасно знали, что там ситуация была не лучше. Овечкин, ни слова не говоря, пожал боссу руку и, не мешкая, вышел из мастерской.
Он шёл по улицам промозглого городка, перешагивая глубокие лужи. Его ноги месили увесистые шмоты грязи – накануне пролил холодный ливень, расквасив и без того бесформенные пешеходные тропы даже в тех местах, где когда-то, при Царе Горохе, положили асфальт. Овечкин думал: «Так вот оно как значит, быть безработным. Дожил, и как теперь выживать?» На пути ему встретилась выцветшая вывеска винного магазина, и он, особенно не размышляя, зашёл туда и вскоре вышел с чекушкой. По привычке Овечкин набрал номер своего кореша Серёги. Тот, как назло, не ответил – да и не мудрено, утром-то. Куда пойти, Овечкин не знал. Ноги привычно вели домой. Неожиданно взгляд его упал на новый рекламный щит, выгодно установленный на перекрёстке. Броская реклама гласила: «Ты записался добровольцем?» Рядом красовался знакомый образ солдата в будёновке времён гражданской войны. Вступление в славные ряды вооружённых сил России сулило щедрое вознаграждение – два миллиона рублей.
Придя домой, Овечкин уверенно прошёл в кухню и, ни минуты не думая, принялся пить купленную водку, закусывая солёными огурцами из банки. Опустошив бутылку, он повалился на свой любимый диван и забылся пустым хмельным сном.
Вечером они ужинали, как всегда. Светка, конечно, удивилась внезапному пьянству Овечкина, но кудахтала не меньше обычного:
– Сегодня из школы директор звонила – Валерка испортил чего-то в компьютерном классе. Грозят теперь выставить нам счёт за поломку. Во оболтус! Дома его ещё нет – боится, гадёныш, на глаза показываться!
– Ну всё к одному, – мрачно отреагировал Овечкин, – меня с работы уволили, Света.
– Да ладно! – всполошилась жена, – и чё теперь делать?
– Ну чё, воевать пойти, может, в СВО? – неожиданно для себя ляпнул Овечкин.
Он тягостно замолчал, обдумывая нечаянно вырвавшиеся слова. В глубине души он надеялся, что жена срежет эту мысль на корню и даже не позволит её развить. Однако, она словно ухватилась за спасательный круг и, к изумлению Овечкина, произнесла:
– Дак чё, Слава, может, и надо пойти. Там ведь деньги большие плотят.
– Два миллиона, – нехотя подтвердил Овечкин.
– Ого! Нам такие деньжищи и не снились! Мы бы ипотеку Ленкину закрыли и себе ремонт, может, сделали бы, – как-то подозрительно быстро воодушевилась она, – вон окна прогнили все.
Овечкин сморщился, в его голове словно били в набат. Ему показалось, что от очередного удара он провалился в глубокую яму, наполненную жирной грязью, которая ещё утром смачно чавкала у него под ногами.
– А у тебя ж вроде сестра двоюродная на Украине живёт? – пытался вылезти из засасывающей его всё больше трясины Овечкин.
– Живёт – ну и чё? Звонила тут она мне. Я ей: потерпите немного, скоро освободят вас. А она: мы и так хорошо жили, пока вы к нам не пришли. Ну, дура дурой, что с неё возьмёшь?!
Светка округлила глаза и покрутила пальцем у виска. Не без удовольствия она принялась чихвостить сестру за несговорчивость и упрямство. Овечкин больше не слушал. Он угрюмо встал и вышел из-за стола.
На следующее утро Вячеслав Петрович Овечкин был добровольно зачислен в доблестные ряды российских вооружённых сил.
Провожали наспех – просто ранним сырым утром человек пять из подъезда прошлись с Овечкиным до военкомата. «Не по-людски как-то», – ворчал сосед Гаврилыч. Светка бестолково суетилась, дёргала мужа за рукав и глупо моргала. Овечкин дышал сивушным перегаром. Мужики молча жали руку, хлопали по плечу. И хоть им не верилось, что он уезжает на войну, в его воспалённые глаза никто не смотрел. Одна тётя Нюра взялась причитать, как над мертвецом, но доброволец Овечкин зыркнул на неё почти ненавидящим взглядом, и та замолчала.
С фронта Овечкин звонил жене редко, а когда звонил, то говорил односложно, без подробностей. Больше тараторила Светка, а он слушал, тяжело дыша в трубку и внезапно разъединялся.
Через полтора месяца Светке сообщили, что муж погиб при исполнении своего долга перед отечеством. Пал смертью храбрых где-то под Бахмутом. Ещё через месяц в чёрном полиэтиленовом мешке прибыл сам Овечкин.
Два миллиона рублей выплатить не успели. А Светке, как жене убитого героя, пообещали подарить новую «Ладу». Но та сглупила, брякнув, что водить машину в их семье некому. «Дура, продала бы», – фыркнул Гаврилыч. Зато Светку пригласили в администрацию города и торжественно вручили норковую шубу и почётную грамоту. От переполнявших её чувств она наговорила слова благодарности местным руководителям и президенту на камеру. Потом щеголяла в новой шубе два дня, пока к дому не подъехал чёрный автомобиль, и три человека в деловых костюмах не пришли к ней и не потребовали вернуть подарок. Светка растерялась и неохотно отдала требуемое. Ей любезно сказали, что с ней свяжутся и «компенсируют» за потерю кормильца.
На поминки в качестве помощи Светкин супермаркет выделил кое-какие продукты и спиртное. К гордости хозяйки, стол получился на славу. Пришедшие охотно угощались, молодцевато кряхтя после очередной стопки и споро закусывая. Светка тёрла сухие глаза и то и дело бегала на кухню справиться о следующем блюде. Кореш Овечкина, Серёга, пил одну рюмку за другой, и скоро его бездыханное тело выволокли на улицу освежиться.
После одной из поминальных речей тётя Нюра посетовала вслух:
– И чё он в Украину эту поехал? Уж без наших мужиков разобрались бы там как-нибудь.
Светка с алыми щеками растерянно пролепетала:
– Дак как не поехать-то, сам президент просил…
Гаврилыч, откашливаясь, пробасил:
– Да-а-а, хороший мужик был Славка, правильный.
На этих словах дочь Овечкина Ленка вздёрнулась, лицо её исказилось в страдальческой гримасе. Она как-то по-бабски заломила руки и пронзительно взвизгнула: «Папка!» Потом уронила голову на стол и заревела навзрыд. Её брат Валерка сжал кулаки и пулей вылетел наружу – в холод и темноту. Дверь осталась открытой нараспашку.
Мощный порыв ветра влетел в зал кафе и поднял вихрь из салфеток, окурков, пластиковой одноразовой посуды и других лёгких предметов. Шторы взвились под потолок, как белые флаги. На длинном столе, как на поле брани, воцарились хаос и неразбериха. Ветер не переставал кружить над головами присутствующих, протяжным воем он словно вопрошал их: «Заче-е-е-м?» Они замерли в изумлении и ужасе. И через мгновение им показалось, что он эхом доносит голос Овечкина: «Зря-я-я-я, всё-ё-ё-ё зря-я-я-я…». Ветер выл и выл: «у-у –у-у-у-у», как будто уносил их в какую-то невозвратную бездну, и ни у кого из них не доставало сил, чтобы закрыть дверь и прекратить этот невидимый нескончаемый поток силы и превосходства.
