Моя прошлая жизнь

Здравствуйте, люди. Впрочем, совсем не уверен, что кому-то будет интересно узнать о моей никчёмной жизни – когда я жил среди людей, никто особенно мной не интересовался. Я был самым заурядным парнем – не успевшим жениться, родить ребёнка, построить дом. В школе слыл троечником и неудачником. Некоторые даже считали меня просто тупым, потому что я мало разговаривал, практически ни с кем не общался. Один раз меня жестоко высмеяли за то, что я подобрал в школьном дворе больную кошку и забрал её домой. Только ленивый не дразнил меня, одноклассники кричали мне вслед: «Эй ты, идиот! Твоя плешивая кошка ещё не сдохла?!» Я не оборачивался, и тогда мне в спину летели огрызки яблок, пустые пластиковые бутылки и прочий мусор. Вообще, меня часто травили просто так – потому что я попадался им под руку. Поэтому когда я получил аттестат об окончании средней школы, вздохнул с облегчением.

Дома меня тоже не баловали вниманием, точнее, они меня не замечали. Мать постоянно была занята работой и готовкой, отец пропадал в гараже с корешами – они бухали, смотрели футбол, в перерывах чинили машины. Старший брат всегда был для меня тёмной лошадкой. Я никогда не знал, чем он на самом деле занимается. Он был старше меня на одиннадцать лет, поэтому всегда относился ко мне свысока, как к салаге. Самое отвратительное время наступало, когда к нам, случалось, приходили его дружки, они шпыняли меня, как могли: «Мелкий, сгоняй в магаз – купи пива и сигарет» или «Эй, рыжий, сделай нам пожрать!» Как я ненавидел их в те минуты! Однажды ради забавы они выловили моих золотых рыбок из аквариума и поджарили их на сковородке. Они ржали, как кони, а я давился слезами в ванной. Я был готов избить их до крови, но, конечно, даже не попытался ударить хоть одного – они были старше и сильнее. А я был всегда унижен и подавлен. 

После школы я подал документы в ПТУ на крановщика – «а чо, хорошая профессия, рабочая», – одобрил отец. «С куском хлеба всегда будешь», – приговаривала мать. Очевидно, они не ждали от меня ничего большего, более интеллектуального труда, так точно. Родители были довольны уже тем, что не имели со мной каких-либо хлопот, как со старшим сыном – тот явно проворачивал какие-то криминальные делишки. Один раз его поймали за торговлю марихуаной. Отцу пришлось занимать деньги на взятку – ох, как он был зол! Пашка потом две недели бегал от него, боялся на глаза ему попасть, дома не ночевал. Я тоже не хотел попасть под горячую руку, поэтому сидел тихо, запершись в своей комнате.

Через пару лет я окончил училище и пошёл работать в СМУ. Надеялся, когда у меня будут свои деньги, я тут же съеду от родоков, сниму какую-нибудь сносную хатку и даже адреса им не дам. Заведу наконец-то котов и собаку и буду жить, как хочу. Но на поверку всё вышло не так, как я планировал. Моей зарплаты совсем не хватало на съёмную жилплощадь. А мать наоборот воодушевилась и обрадовалась: «Вовка! Это ж хорошо! Теперь у нас три зарплаты будет вместо двух! На продукты больше денег будет». «Дура» – думал я, – «какая же ты дура!» Днями я работал, тянул лямку крановщика, а вечерами уходил из дома и шатался по городу: заходил в кинотеатры, бары и пивные. На работе ко мне относились без особенных придирок, потому что я был безотказным работником, но и не особенно выделяли. Обычный чувак с низкой зарплатой. О девушке тоже не могло быть речи – кому я сдался такой неудачник? Приличные явно на меня не смотрели, а ушлых или страшных я сам не хотел.

Когда началась СВО, первым заикнулся отец: «А чо, Вовка, может, сходишь повоюешь, капусты срубишь? Мужиком, может, наконец, станешь». Потом замолчал. Но через месяц, когда по городу развесили баннеры о контрактах на миллион рублей – большие деньги, эти разговоры в семье возобновились. На срочную службу меня не брали – у меня имелась справка о врождённой глухоте на одно ухо. Жить с одним здоровым я приспособился. На работе даже, кажется, не догадывались о моём физическом недостатке. Мать заганашилась. Пашке они с отцом это даже не предлагали – тот косил от армии всеми правдами и неправдами, к тому же он пропадал где-то неделями. Мной же они привычно помыкали, я всё чаще стал слышать недвусмысленные намёки на участие в спецоперации. Наконец, отец прямо спросил меня: «Ну чо, Вовка, в военкомат уже сходил?» Короче после раздумий я и сам пришёл к выводу, что служба в армии может оказаться хоть каким-то разнообразием в моей жизни и обогатит меня, как в прямом, так и в переносном смысле. Как всегда, действительность оказалась намного жёстче, чем я себе её представлял.

Шёл второй год военных действий в Украине. Срочников явно не хватало, и контрактники шли в самые горячие регионы. В военкомате никто даже не поинтересовался о моих проблемах со здоровьем – солдаты нужны были позарез. Как человека без опыта боевых действий, меня направили на двухнедельное обучение. Оно в основном сводилось к тому, что старший сержант орал на нас как умалишённый, заставлял постоянно ползать по-пластунски и копать окопы. Пару раз нас вывезли на полигон и показали, как стрелять из калаша, и как его разбирать и чистить.

Единственным светлым пятном в моей службе было знакомство с Жендосом. Он возникал перед глазами, словно моё отражение в зеркале: такой же забитый и тихий. Тем не менее, каким-то непостижимым для меня образом мы нашли с ним общий язык. Обычно я избегал подобных себе – не хотел, чтобы меня гнобили ещё больше из-за дружбы с неудачниками. Но Женька или Жендос, как я его впоследствии стал называть, отличался от меня своим простодушным чувством юмора. Даже в самых унизительных обстоятельствах он умудрялся находить смешное. Он, конечно, ни с кем не мог им делиться – ни с кем, кроме меня. Мы и друзьями-то стали больше по несчастью, чем по счастью, если можно так сказать.

Как-то наш дятел, сержант Ковальков, заставил новобранцев драить пол в казарме и оттирать чёрные следы от подошв зубными щётками. Мы драили этот грёбаный пол вчетвером. В какой-то момент Ковалькову показалось, что мы недостаточно быстро работаем, и он приказал нам  сначала отжиматься от пола двадцать раз, а потом стоять на руках в этой же позе двадцать минут. Я оказался рядом с Женькой, и своим здоровым ухом услышал его шёпот: «Редькин, я так хочу пёрнуть, ты даже себе не представляешь». Я с досадой так же тихо ответил: «Ну пёрни». «Думаешь?» – ответил он – «я боюсь». Ещё через минуту: «Я уже не могу терпеть». Когда он наконец это сделал, бедный Ковальков разорался так, что покраснел от натуги: «Недоноски хреновы! А ну валите отсюда! Чтоб глаза мои вас не видели! Все валите! Ничо не могут сделать по-человечески! Уроды!» Мы, конечно, шустро свинтили оттуда, и Женька, обращаясь ко мне, заметил: «Ну и кто из нас придурок: я пёрнул, он нас выгнал, а сам-то остался!» Теперь мы оба закатились в смехе и долго ещё всхлипывали от внезапного разряда эмоций.

С тех пор мы стали практически неразлучны с Женькой. В тех мерзких обстоятельствах, в которых мы оказались, только дружба с ним скрашивала моё тамошнее пребывание. Постепенно выяснилось, что у нас были как общие пристрастия, так и проблемы. Мы оба любили животных, оба с детства являлись жертвами буллинга и оба оказались на войне, благодаря своей неустроенности и неуверенности в жизни. Женьке, правда, повезло немного больше, чем мне: его воспитывала мать-одиночка, которая не могла дать ему стабильности и достатка, но она хотя бы не гнобила его, как гнобили меня мои предки. У Женьки даже была девушка пару месяцев, пока он покупал ей тряпки и водил её в клубы. Но она его бросила. На мой вопрос «почему?» он пожал плечами и сказал: «Один раз я чего-то там не смог ей купить – дорого было, так она и послала меня куда подальше. Я подумал и решил, что мне тоже это надоело. Она ж меня просто юзала». После этого рассказа я его зауважал. Сам-то я даже не пробовал общаться с девушками – они пугали меня своей сложностью и непредсказуемостью. Для себя я решил отложить этот вопрос на как можно дольше, а в будущем, глядишь, и разберусь что к чему. Или нет. Да и без них жить можно, думал я. 

Словом, к тому роковому дню, получилось, что Жендос являлся самым лучшим, что произошло в моей прошлой жизни. Какая ирония, что мы встретились на войне. Жаль, что мы совсем недолго дружили. И случилось это в тот последний день по-идиотски: даже смерть моя была жалкая и ни фига не героическая – даром, что на войне. Конечно, все знают, что на войне убивают, но ты почему-то думаешь, что с тобой этого не случится. С кем-то другим – да, скорее всего, но не с тобой. Охренительное заблуждение. Хотя, когда нас привезли на передовую, я на полном серьёзе ощутил, как там стрёмно. Грохотало всё время очень рядом. В первые же минуты я на расстоянии видел, как солдаты пачками падают навзничь, словно кто-то сверху гигантской рукой потравил мошкару, и она теми же тучами, что летала минуту назад, падает замертво. Поля мёртвых тел – то ли реальность, то ли ты внутри кровавой виртуальной игры.

Полуживые от страха и холода, мы, новобранцы, кое-как переночевали в промозглых окопах. От упадка сил впадали в забытье, стуча зубами. В перерывах скабрезно переговаривались, травили сальные анекдоты. Мы с Жендосом сидели рядом, тоже напускали глупую браваду – наверно, так мы поддерживали друг друга. Спасибо тебе, друг, что ты был рядом в мои последние часы.

Только забрезжил рассвет, как поступил приказ передислоцироваться небольшими группами по разным направлениям. В нашу группу определили пять человек (включая Жендоса) и дали направление на северо-запад – в тыл противника. Мы передвигались в основном перебежками вдоль изрытой воронками просёлочной дороге. Вдруг впереди увидели брошенный уазик с распахнутой дверцей. Наш старший с позывным Демон кивнул на него мне с обрывистым «Проверь». Я оглянулся на Жендоса – тот смотрел на меня во все глаза, может, предчувствовал что-то? Ну а мне по молодости невдомёк – побежал к машине, даже рад был, что меня как-то выделили. Только взялся за дверцу, как прогремел взрыв – огненный шар сожрал моё тело в считанные мгновения. Хорошо, что быстро всё произошло, не мучился. Я умер и  потом ощущал только мрак и глухой гул вокруг меня плотной стеной. И нельзя было его избежать или вырваться из него – он был повсюду.

Сейчас я в своём городе и смотрю сверху на кладбище. Небо плотно затянуто тусклым тёмным полотном. Тропинки между нестройными земляными прямоугольниками расквашены сезонными дождями. Иногда они скрываются под лужами внушительных размеров. Грязь смачно чавкает под ногами  пришедших, налипает жирным слоем на обувь. Зябко, сыро, неуютно – не ожидал же я, что мои похороны могут быть другими. Мать, отец и брат стоят около моей могилы. Рядом колготятся ещё несколько каких-то человек, есть даже парочка военных в парадной форме – все они пытаются притулиться на сухом клочке земли, но это непросто, и некоторые тихо чертыхаются. Прислушиваюсь: всё-таки называют меня героем СВО – чудно. Ещё есть один парень в форме и в инвалидной коляске – это Жендос, хоть сам на себя не похож: лицо потухшее, серое. Ему оторвало ноги – видно с первого взгляда.

Мать с невыразительным лицом бестолково бормочет: «Вова любил гороховый суп…» Отец опускает глаза, играет желваками. Брат откашливается и как будто объясняет кому-то очевидное: «Он был младше меня». 

Я смотрю на них – лучше б они молчали. Но вот через бессмысленную возню прорывается хриплый голос Жендоса:

– Я недолго знал Вовку Редькина. Мы оказались в одной части, перед передовой нас обоих послали на двухнедельное обучение – там мы и закорешились… Мы с Вованом зверюшек очень любили, то есть я и сейчас люблю, конечно – собак, кошек, да всех. И мечтали иногда, что когда вернёмся домой, откроем приют для животных. Обсуждали, как мы там всё устроим. Вован добрый был очень. А все думали, что он тряпка. Он и повоевать не успел толком – его убило в первый же день на передке, да и я тоже не успел – через несколько часов после его смерти подорвался. Мы никого не  убили. Но он там был, и я там был тоже. Там реально жесть.

Он замолкает и упирается взглядом в землю, по его лицу текут крупные капли пота. На минуту воцаряется тишина. Мать не выдерживает испытание ею и талдычит, как заведённая: «Он любил гороховый суп…» Словно сговорившись с ней, вступает брат: «Он был младше меня».  

В это время Жендос мучительно о чём-то думает – это читается во всём его облике. Наконец он решает, что должен сказать это что-то вслух, и говорит: «Я теперь должен жить за нас двоих». И уже тише добавляет: «Я тебя не подведу, Вован».

Если бы я был из плоти и крови, я, наверно бы, разревелся: никто никогда не говорил мне таких тёплых слов. Но я могу только думать: «Держись, Жендос – у тебя ещё будет шанс стать человеком, стать хоть кем-то живым. Я тебе помогу, по-дружески». Я направляю близ летящего голубя к Жендосу – тот легко повинуется и сбрасывает свой помёт вниз. Белёсые плевочки стекают по щеке Женьки, оставляя длинные следы. Жендос тут же вскидывает голову к небу и весело отмечает: «О! Вот и знак! Значит всё будет окейно! Слышишь, Вован: всё у нас получится!» Я слышу. Его многие слышат – грохочет весенний  гром, и небо с готовностью извергает ливень на людей внизу. Те натягивают капюшоны, раскрывают зонты и спешат прочь от моей могилы. Вскоре около неё остаётся только инвалидная коляска. Жендос не торопится. Он зажмуривается, подставляет лицо льющимся струям – оно расправляется, розовеет. Жендос улыбается. И я улыбаюсь вместе с ним. Мы с ним никого не убили. Наверно, в моей прошлой жизни всё-таки был смысл.