Я зарываюсь лицом в его ещё живые волосы. Вобрать в себя запах — и перестать дышать. Навсегда. Остановить время. В конце концов я всё равно выдыхаю — шумно. Этот звук пугает. Может… лучше запомнить на ощупь. Руками. Кожей. Я ложусь рядом. Прижимаюсь. Теперь мы лицом к лицу. Он лежит на боку… такой удивлённый. Точёный… Стеариново-бледный. Привет, я пришла. Опоздала, как тогда, в первый раз, на Нижнеюрковскую. Пять месяцев двойной жизни, страшной тайны, твоё дыхание во мне… Оттягивала как могла разборки в школе и дома. Родители подали в суд. Ты говорил ты всё решишь. Когда? как? Последний раз двадцать четвертого февраля. В полдень пришли на Лаврскую, 16. Лица вокруг напряжены и решительны. Ты держал в руках РПК 74. Закоченели пальцы. А потом всё — пока! И твоя щека была такая холодная. Сегодня прижимаюсь к тебе лицом. Но холод совсем другой. Бесконечный. Теперь решать мне одной. Через неделю эта тётка с ярко-красным ртом заверила моих родителей, что прокуратура закроет дело. Смысл разбираться? Осколок вошёл под рёбра — навылет. Я — малолетка, возраст частичной дееспособности и всё такое. Индуцированные роды, по социальным показаниям… Смогу закончить школу. У меня жизнь впереди. Докторша пишет рецепт, моей жизни. Жизнь впереди. Но всё позади. Когда перевели на дистанционку, и класс, под зловещий гул ракет где-то в Гостомеле, продолжил учиться, Гидра совершенно растерялась. Забыла включить камеру. На весь экран аватарка — щенок прекрасного лабрадора. Голос дребезжащий, слабый, далеко — вещал за неподвижной картинкой — о второй жаберной дуге… онтогенез частично повторяет филогенез… Креветка, рыбка, птичка, мышка. И венец — примат в шелковом лануго… Лабрадор молча глядел на меня золотыми глазами, обреченными. Я слушала урок перед компьютером, а он был ещё живой, тыкал крохотными лапками в бока, а я слушала. Ворочался — круглый и горячий. Вчера меня напичкали лекарствами, я лежала в тёмной палате. Он один раз только кикнул пяткой. Мягкой лапкой. А потом притих. Ночью выла воздушная тревога. Дежурная повела всех вниз, в подвал. Я никуда не пошла. Мне всё равно. А сегодня, восемнадцатого марта, когда его сначала раздавили внутри меня, а потом наконец выдавили наружу, он оказался совсем не таким. Пронесли мимо носа яркокрасную, повисшую ножку. Вчерашнюю тёплую лапку. Судок с багровыми ломтями, утопленными в бурой жиже, задвинули под оцинкованный стол. По полу чавкает серая, набрякшая тряпка; швабра поршнем ходит туда-сюда. Потом — ещё один внутривенный: на голову надевают мокрую горячую меховую шапку. Докторша глухо говорит медсестре: “Пусть полежит… отойдёт… У неё жизнь впереди”. Издалека, из глубины школьно-больничных коридоров, из точки, где пересекаются все параллельные прямые, лает щенок. Заливисто и звонко. Мой доверчивый нежный мальчик? Я иду к тебе? Бряцает кюретка. Взрывы ухают совсем рядом. Мира больше нет.
Дрожь пробирает с первых строк, воображение дорисовывает страшную реальность, в которую с головой погружает читателя автор. Две смерти, два убийства, война и запрещенная любовь, трагедия возлюбленной, потерявшей любимого, драма школьницы, не ставшей матерью и. И все на одной странице? Браво автору!