Письмо незнакомым

Друзья, не знаю вас по имени-отчеству, тем более в лицо.

А может, так и лучше.
Война пришла ко мне сначала шоком. Я бросилась писать, кричать, только не молчать, чтобы не потерять голоса. Ведь, когда случается что-то страшное, ты не можешь и пискнуть, немеешь. А так хочется жить.

Вторая волна накрыла вакуумной крышкой, оглушила. Мой крик никто не хотел слушать, называли неблагодарной, предателем, фашистом, и просто отбившейся от стада овцой. Я закрыла страницу «В Контакте», удалила «Телеграм», и осталась одна. Я уехала из России в конце 90-х, и приезжала каждые пару лет навестить братьев. За 23 года дистанция оставила след, отношения с друзьями изменились – поверхностные отпали, настоящие остались и углубились в доверии. Эти настоящие и выстрелили первыми. Им очень хотелось перетянуть меня на свою сторону. Я никак не могла поверить, что это происходит со мной и с ними. Мы столько всего вместе пережили и так далеки друг от друга оказались сейчас. Один из моих трех братьев оказался также в чужом лагере. Как и когда это произошло?

Пятнадцать лет в Америке научили меня «тонкости» в социальных отношениях. Темы секса, религии и политики не обсуждаются здесь даже во многих семьях. Это, дескать, может привести к неловким ситуациям. Более того, как учитель, да и любой менеджер, ты проходишь периодически треннинг «Harassment prevention», где тебя учат соблюдать грани дозволенного. В этой свободной стране важно знать границы своей и чужой свободы. Для этого и существует small talk, дабы обозначить эти границы.

Пользуясь навыками американской жизни, мои социальные связи с Россией крепчали год за годом, не подозревая, что же творится за той самой чертой. Все разрешилось тем самым февралем. Отрезав от себя семью и друзей, у меня осталась одна русская подруга в России, еще одна в Германии, и старший брат, полицейский в Москве. Ему я звонила каждый день, так как ему было еще тяжелее. Его жена оказалась тоже на другой стороне, туда же она тащила их двух сыновей подростков. Желание помочь, во что бы то не стало создать для брата свое присутствие, заставляло шевелиться, только не неметь. Надо было срочно перевести им денег, всем, чтобы на всякий случай было на побег. Но как? Я перепробовала все, и везде отказ. На помощь пришла учитель русского моего сына, она украинка, под Мариуполем, сказала, что русские сразу вошли в их город, украинцы сдали его без боя, и у нее два паспорта и мама больная, с которой бегство невозможно. Я могу ей перевести деньги, а она им в Россию. Все смешалось в этом мире. Он старел на глазах, минуя зрелость.

Я рыдала несколько дней. Потом онемела. Но надо было как-то функционировать. На помощь пришел сын, ему 12. Он садился каждый вечер и смотрел с нами новости. Разговоры за ужином были только о войне.

Муж-немец не выдерживал этого, затыкал рот сыну, просил поберечь маму. Мальчик стал в школе на уроке истории говорить о войне. Его мало, кто поддерживал. Учитель несколько осветила тему, потом переключились на Китай, Трампа, ковид, землетрясения, наводнения и другие страсти. Он закачал себе приложение и тайком смотрел десятиминутные новости, делился отдельно, чем-то со мной, чем-то с папой. Он взрослел.

Мы все искали выход. Вращаясь среди интеллектуалов, раньше всегда находился кто-то, кто подсказывал либо верный ход, либо мысль, либо идею. Потеряв друзей в России, я искала тех, с кем можно было бы поговорить о том, что так болит, среди своих знакомых здесь. Каково же было мое удивление, когда я не встретила ни одного собеседника. Половина американцев считает, что война давно закончилась, не смею спросить, кто победил. Вторая половина сочувственно вздыхает, пожимает плечами и меняет тему. Ни одного вопроса или комментария. Это был еще один удар.

На помощь пришел Быков, у Вас, говорит, депрессия. Прописал библиотерапию, принимать по три чайной ложке в день перед едой. Рвало родиной. Психиатр поморщился, стресса в жизни много, антидепрессант поможет улучшить настроение. Следующий врач взялся за дело радикально – сделаем из Вас овощ на четыре недели и можно дальше работать с психологом. Так причина, оказывается, в трудном детстве, а не в войне. Фу, полегчало.

Вышла на воздух, холодный, жгучий, оглянулась вокруг. Кучка снега под крыльцом, хватившего на колобок, рваный сдутый футбольный мяч, брошенный и забытый детьми еще прошлым летом, голая смущенная березка, совсем слабая, ее я посадила сразу, как приехала в Принстон, и она никак не приживалась, но боролась из последних сил. Все казалось таким близким и родным. Все напоминало жизнь, текущую параллельной той другой. Я тогда твердо решила, буду вот так выходить, смотреть, трогать и любить то, что было жизнью, по чайной ложке перед сном.