Неловкость первых минут давно прошла.
Собравшиеся трудились слаженно. По залу разносился стук вилок и гул голосов.
Все уже отогрелись после утреннего холода. Щеки румянились от тепла и количества выпитого.
Пили согласно поводу не чокаясь, и оттого вдвойне споро.
Место рядом с Таней почти все время пустовало.
Подруга Лена то и дело отлучалась решить что-то на кухне, проследить за тарелками на дальнем конце стола, поговорить с Машей, подумать только, сто лет не виделись, и вот ведь, где довелось встретиться.
Возвращалась набегами, бережно, но властно клала руку ей на плечо: «Ну что ж ты, милая, вот ничего и не поела совсем. Давай вот хоть сыра кусочек. Устюгский, хороший, не то, что магазинный то…» Таня покорно кивала головой. Сыр смотрел на нее с тарелки неровными дырками.
— Да что ж они с гуляшом то так тянут! — и Лена плыла в сторону кухни.
— Гуляш, на горячее закажем гуляш, и пюрешечку. И вкусно, и сытно. Все довольны будут. Нарезочку мясную. Селедочку вот. Хорошо под водочку идет. Пирожки, конечно, куда без пирожков то. Тебе и думать не надо, не волнуйся только, всех накормим, не то, что Митрошины, — втолковывала она Тане два дня назад. Таня согласно кивала.
Мясная нарезка почти разошлась. Таня видела, как Семен Петрович, коллега, уверенно собирал на вилку оставшиеся скрученные кусочки неприятного сероватого цвета, заветренные по краям, и, не удостоив их даже взглядом, тянул в рот, зажевать рюмочку… Он, как всегда, устроился в окружении женщин, и нес им свет своих мыслей: «Достойного, достойного воспитала… Как герой. Не отсиживался, не прятался, не всякому так дано умереть. В боях.» Таня почувствовала, как к горлу опять подкатывают слезы, сглотнула, перевела взгляд.
По другую сторону стола сосед Петр Александрович смачно налегал на селедку. С кусочков мертвой рыбы стекало масло. Застревало каплями в бороде, сосед пытался собирать их хлебом, жарко размахивая над столом руками: «А я бы всех этих укров, гадов, разбомбил. Вот всех без жалости… Пока мы так вот с ними, интеллигентно цацкаемся, ребята то наши, гибнут. А уж Леша человек был, человек, я вам скажу…» — крошки хлеба и капли масла подрагивали в бороде. Мужчины и женщины согласно поддакивали.
Краем глаза Таня заметила другую группу. Лешины одноклассницы склонились над мобильным телефоном, и сюсюкая разглядывали фотографии малыша. Хозяйка телефона, Катя, радостно тыкала в экран: «Вот, буквально вчера, головку поднимать начал…» «Ой, как старается малыш!» «Какой сладенький!» — наперебой соревновались в комплиментах девочки. Тарелка пирогов, стоявшая рядом с ними, стремительно пустела.
— Уже несут. Вот сейчас будет гуляшик, горяченький. – Защебетала прямо над ухом Лена. – Беда ты моя, так ничего и не съела. – Давай вот хоть пирожочек. И водочки. Надо водочки. Не хочешь, ну вот наливочки клюквенной, сладенькой. – Таня увидела, как из бутылки в рюмку потекла красная струя.
Работница столовой протиснулась вплотную к столу оттеснив Лену. Гордо поставила перед Таней полное блюдо гуляша. В склизком белесом соусе плавали кусочки мяса.
Таня почувствовала, как откуда то из глубины, катится к ее горлу обжигающий комок.
— Танечка, да ты что, побелела то вся! – хлопотала рядом Лена, — В туалет, бежим в туалет, ты уж потерпи. Нельзя тут, никак нельзя, люди-то что скажут.
Таня согласно кивнула, начала приподниматься.
Голоса гудели, сливались: «А вот бы ядерной… За мамкину юбку не прятался…Себя не пожалел за родную землю… А на мамочку как похож… Прав президент, лучше так, чем под машиной… »
Таня вдруг остановилась, почувствовала: бежать никуда не нужно, не успеет, да и не зачем. Тяжело опустилась на стул, и горячая рвота очистительным потоком полилась из нее прямо на стол.
