Авиасообщение с Краснодаром закрыли в первые дни войны, еще в марте 2022 года. Поэтому, когда в мае 2023 года мне понадобилось по делам посетить малую родину, я добиралась до станицы через Ставрополь. 180 километров по достаточно хорошей дороге на взятом в аренду у частника автомобиле. Я знаю, что по этой же дороге почти сто лет назад последним походом отступала до Черного моря Деникинская армия. Конечно, их дорога не была такой ровной и широкой, хоть местами и «шоссированная», как тогда говорили. А войско, состоящее, в основном, из казаков, потомков запорожцев и малороссов, тогда не нуждалось в рекламных плакатах, зазывающих участвовать в войне за деньги, – плакатов, которыми сегодня густо увешана автомагистраль. Огромные рекламные плакаты с воинами в касках, со спрятанными под балаклавами лицами, предлагающими «присоединиться к СВОим». Так банально обыгрывается аббревиатура СВО, которой государство заменило слово «война». Но от такой замены война не перестала быть войной.
В районном центре я остановилась в небольшой гостинице в центре города, которая по здешним меркам считается неплохой. Стекло на входной двери частично было закрыто приклеенным скотчем за четыре угла плакатом с большой буквой Z, выложенной георгиевской лентой. Пока администратор переписывала мой паспорт, я читала распечатанный на принтере с плохим картриджем листок, прикрепленный рядом с окошком ресепшн. Линялый листок содержал банковские реквизиты и предлагал «помочь нашим ребятам» — сдать деньги на разные военные нужды: закупку тепловизоров, бронежилетов, медикаментов, ремонт старого автомобиля-«буханки». Последняя строка листка ностальгически призывала: «Всё для фронта, всё для победы!»
– А, из Москвы! Прям из самой! – администраторша открыла страницу с пропиской и не смогла сдержать эмоций.
– Из самой, – поддакнула я.
– По делам приехали или как?
– По делам, – я охотно поддержала разговор, потому что любой встречный может нечаянно рассказать много интересного и, часто, полезного. – У меня, вообще-то, не в городе дела, мне в станицу N-скую. Завтра поеду. Надо в администрацию зайти, потом в местную школу, к директору.
– А я сама из N-ской, и мать у меня там еще живёт. Ой, да им завтра всем не до вас будет! У них там мероприятие важное, – администратор поднялась со стула, оправляя платье, и перешла на многозначительный шепот: – Похороны погибшего. Сегодня привезли. Оттуда…
– Понятно. На СВО что ли погиб? – мне приходилось пользоваться лексикой, одобренной государством, чтобы ничем себя не выдать.
– Да. Говорят, молодой парень совсем. Даже жениться не успел. Жалко так.
– А часто хоронят?
– Ой, часто. Не, ну как. Не каждый день, конечно. Но уже вот в районе человек тридцать, наверное, похоронили, – про это гостиничная администратор говорила менее эмоционально. – Но мы тут стараемся помогать нашим ребятам. Сестра моя ходит в ДК, сети они там плетут. Сосед с мужиками старый автомобиль починили, отправили туда. А как же? Ребята там отдуваются, защищают нас, а мы тут сиднем сидеть будем! Мы тоже должны делать что-то. Наши бабки раньше в тылу тоже работали, фронту помогали. Ну, а мы сейчас.
Разговор принимал такой оборот, что еще чуть-чуть и, чего доброго, меня попытаются втянуть в «помощь нашим ребятам», поэтому я сказала: «Понятно», – взяла ключ от номера и пошла отдыхать.
Утром следующего дня я поехала в станицу N-скую, которая была ближайшей к райцентру, всего в двенадцати километрах. Кубанские станицы большие. До революции здесь проживали восемнадцать тысяч жителей, но в советское время из-за высылок в начале 1930-х и голодомора население уполовинилось. А теперь остались около семи тысяч.
Администрация располагалась в бывшем здании сельсовета брежневской постройки. На двери уже знакомый плакат с последней буквой латинского алфавита. После моих слов «я из Москвы, мне к Ольге Ивановне», секретарша, не спросив, по какому делу, сразу же проводила меня в кабинет и быстро представила: «Ольга Ивановна, тут к вам из Москвы».
Ольга Ивановна, крупная женщина лет пятидесяти, встретила меня в элегантном трауре – темное синее платье и черного цвета жакет. Я представилась и объяснила цель приезда.
– Да-да, конечно, сейчас всё обсудим. Только времени у меня немного, сегодня вот похороны. Вчера парнишку оттуда привезли. Сейчас он в церкви на отпевании, а потом к двенадцати на кладбище мне надо быть, – глава станицы села в кресло и вздохнула. В затылок ей смотрел портрет Путина десятилетней давности. – Это четвертый уже с нашей станицы.
Я попыталась в уме построить пропорцию и распространить её на всё население страны. Цифра оказалась большой и круглой.
– Но мы все делаем для семей. Вон портреты установили, – она рукой показала в сторону окна, выходившего на центральную площадь станицы, где рядом с монументом погибшим в ВОВ стоял огромный стенд, разделенный на три части. На триптихе были портреты погибших там. Ольга Ивановна продолжила: – На 9 мая там школьники в карауле стояли, цветы лежат.
– И четвертого туда повесите? – зачем-то я задала этот глупый вопрос, потому что мне показалось, что три портрета смотрелись, хоть и чудовищно, но органично, и четвертый туда бы не вписался.
– Да, конечно. Это же память. Близким это очень нужно. Мы еще дровами им помогаем. Дети из школы ходят, у них раз в месяц акция помощи семьям военнослужащих.
Через полчаса разговора, когда мы всё обсудили и я собралась уходить, Ольга Ивановна встала проводить меня до двери кабинета и заговорила о личном:
– У меня вот внук есть, ему девять лет. Так вы представляете, он очень любит военную форму! Я вообще заметила, сейчас дети почему-то очень любят всё военное. Раньше, конечно, были все эти танки, стрелялки, но не так. И я ему купила на день рождения военные штаны и гимнастерку. Он всё время их теперь надевает. Все майские так проходил. Будущий защитник!
– Но вы же не хотите, чтобы он погиб, когда вырастет?
– Нет, конечно. Да пока он вырастет, это все закончится, я надеюсь.
Логика главы станицы мне осталась непонятной. Попрощавшись, я пошла посмотреть портреты. Три человека в военной форме. От тридцати до сорока лет. У всех под фотографиями одинаковые подписи: «Погиб, выполняя задание. Верный боевой присяге».
Вечером того же дня меня пригласила в гости семья, которую я знала с детства. Сидели за столом, обсуждали родственников и знакомых, проблемы, безденежье и безработицу. И тут вспомнили похороненного сегодня станичника. Чуть выпивший глава семьи не подбирал слова:
– Да, я знаю Серёгу этого! Он там, у третьей бригаде жил. Я еще с его мамкой на базар ездил. Вот все теперь говорят – чё он на эту войну поехал? Так работы ж нет. А там «горы золотые» обещали. Хотел по-быстрому деньжат срубить и не повезло. Да он всего месяц как уехал. И вот теперь у мамки ни денег, ни сына…
– Тёть Нюсю жалко так! – подхватила супруга. – У неё еще старший сын есть, но он уехал давно. В Геленджик, кажется, тут не живет. А Сергей с матерью жил, помогал ей с огородом, с дровами, чего привезти, починить. Он вообще был парень такой толковый, положительный. Как она теперь без него, даже не представляю.
– А почему работы нет? Раньше ведь все работали где-то, – я решила выяснить мнение местных и по этой проблеме.
– Ну как почему нет. Раньше в основном в колхозе работали. Колхоз развалился, землю по фермерам растащили. Еще на сахарном в райцентре многие работали. Завод закрылся – всё, работы нет. Кто-то на аэродроме работал, ты застала еще? Помнишь, тут аэродром был?
– Да, конечно! Я помню, как мы летали сюда на каком-то «кукурузнике» из Краснодара.
– Ну вот, а теперь там бурьян по пояс растёт. Еще станция была железнодорожная, теперь там ничего не ездит, всех поувольняли. А чего ездить, если отправлять нечего? Здание вокзала стоит пустое, вот и всё. А Серёга, я знаю, что он на газосварщика колледж закончил. Раза два ездил шабашить вахтовиком в Сочи, но там тоже какой заработок. Два месяца работаешь – сто тысяч получаешь. А что такое сто тысяч? У нас машина дров на зиму двадцать пять сто́ит. Охранником еще устроиться можно, это вообще пятнадцать тысяч. Иногда кому огороды помогал вспахать, это пять, ну десять тысяч. А тут этот контракт. Там такие деньги обещают, мама дорогая! Двести тысяч в месяц! Но, недолго музыка играла… так-то. Обидно, что жениться даже не успел. Пацан прямо. Ну судьба, значит такая, – фаталистически заметил хозяин дома.
– Так у них же второй в семье погиб! До того Лёшку хоронили, Нюськиного брата двоюродного. Вон, фотографию на площади видела? А теперь вот сына. Получается, что Лёшка дядька Сергею. Вот так двое в одной семье на энтой войне сгинули. А всего четверо по станице. У нас даже кладбище для них отдельное сделали, дорогу туда заасфальтировали, – добавила супруга.
– А, ну да. Четверо. Тех троих мобилизовали в двадцать втором, а этот, последний, на контракт подписался. Его отговаривали, а он такой: «снаряд два раза в одну воронку не падает». Видать, падает… У нас по району тогда несколько сот мобилизовали. И вот погибших уже много. Ты не видела, на дороге на райцентр стоит большой такой плакат с фотографиями погибших.
– Нет, не видела.
– Ну вот приглядись, там перед въездом в город. Человек двадцать, наверное, или тридцать уже там.
– Ребят жалко. А что делать? Защищать-то надо страну. Кто-то должен ведь. Вон Украина с этим Зеленским спят и видят, как бы Крым отобрать. Я слушала передачу, там сказали, что Украины вообще-то никогда и не было. Украина – это окраина России, поэтому там русские люди. И Русь с Киева начиналась, – хозяйка уверенно говорила фразами из телевизора.
У меня не было никакого желания вступать в спор или что-то доказывать. Я видела перед собой потомков переселенных сюда в XIX веке малороссов с украинскими фамилиями, у которых в речи еще остались украинские слова, несмотря на десятилетия стараний государства сделать их русскими. И которые сейчас полностью поддерживали войну против родины их предков.
Через несколько дней, на обратном пути в аэропорт, я много думала о том, как произошла такая трансформация сознания людей и почему. Как свободолюбивое кубанское казачество с подлинно демократическими принципами управления, с большими богатыми семьями поколение за поколением превращалось в не имеющую работы и средств к существованию массу людей, готовых поддержать все, что скажут, и даже поехать убивать, по сути, своих родственников? Советское и затем российское государство десятилетие за десятилетием репрессиями, голодом, постоянным давлением превращало людей свободных в людей зависимых и податливых. Можно ли винить их в том, что они стали такими? Есть ли их вина в том, что сейчас происходит? Я со своим максимализмом скажу: да! Потому что каждый человек может и должен думать об истории, о событиях, о причинах и последствиях того, что он делает.
