«Жизнь весьма загадочна, и в ней присутствуют сверхъестественные силы, которые влияют на наше существование» — Альберт Эйнштейн
Введение
Войны, растущая самоизоляция людей, мрачная обстановка в мире и вокруг нас опускают в состояние безысходности. Как дальше-то жить? Мы-то проживём, но за детей и внуков страшно и тревожно. Оптимизм всё чаще воспринимается как проявление глупости. Всё больше людей сползают в мистику. Те, кто могут, пытаются найти утешение в религии. Молятся. Меня лично формальная религия так ни в чём убедить и не смогла, и единственным укрытием для меня остаётся природа. Я даже как-то стишок написал на тему:
Признаюсь: в молитвы не очень-то верю:
Я глух, к сожалению, к древним словам.
Но на побережье в заката преддверии
Всегда прихожу, как к Всевышнему в храм.
Тревоги, волненья, наш мир бесноватый,
События все уходящего дня
На фоне божественных красок заката
На миг, как наркоз, отпускают меня.
Но и совсем ни во что неверующим себя назвать не могу. Я искренне загадываю желание на каждую падающую звезду. Мы всегда присаживаемся перед дорогой. И я сам напоминаю Свете зажигать свечи в пятницу вечером. Как-то спокойней от этого… Случилось в моей жизни несколько мистических эпизодов. И было пару раз, когда я искренне взывал к Богу. Попробую о некоторых рассказать.
Гриша
Папа любил рассказывать о семейном предании, когда на кого-то из нас наваливалась неприятность и опускались руки. Потом эту историю рассказывал детям и я.
Мой дед был из-под Луцка, города на западе Украины. До 1917 года город, вместе со всей Польшей был в составе Российской Империи. После 1918-го года, он стал частью независимой Польши. Когда, в 1918 году родился мой папа, они находились в доме моей бабушки в Минске, и после Брестского мирного соглашения, они оказались отделены от дедушкиной семьи государственной границей. Любая связь с заграницей могла закончиться арестом или даже расстрелом, и они не могли даже переписываться.
В 1939 году в результате пакта Молотова-Риббентропа и территориального раздела Польши между СССР и Германией, Луцк перешёл назад в Россию. В 1941 году бабушка и дед смогли, спустя 23 года навестить его семью в Луцке. Дед был тринадцатым ребёнком в семье, и когда они приехали в местечко, там было около 300 родственников: братья, сестры, племянники, племянницы, их дети, внуки, невестки, зятья, золовки, снохи.
И у всей семьи там было горе: племянника Григория, который высказался против коммунистов, арестовали и увезли в Сибирь. Все его оплакивали.
Через несколько месяцев началась война. Луцк немцы заняли через неделю. А ещё через неделю все три сотни Наерманов расстреляли или угнали в Треблинку и Аушвиц. В живых остался только «несчастный» Григорий. Его послали воевать (в лояльности евреев против нацистов никто не сомневался). Он закончил войну капитаном. Потом, через Польшу, уехал в Израиль. Я его не видел, но видел его детей и внуков.
Ворожба
С ещё одной забавно-трагичной историей, связанной с предопределённостью судьбы, я косвенно столкнулся сам. В 70-е работал в отделе главного конструктора автомобильного завода ЗИЛ. Нам прислали на экспертизу детали рулевого управления поливально-моечной машины на базе нашего грузовика ЗИЛ-130 . Поливалка эта, часа в ипм ночи, на всей скорости врезалась в угол одного из деревянных домов по Таганской улице в Москве. В том углу спала восьмидесятилетняя старушка. Удар пришёлся ей в голову, и она скончалась, не просыпаясь. Шофёр говорил, что у него заклинил руль. Наше заключение должно было установить, был ли это несчастный случай или непреднамеренное убийство. С рулевым управлением всё было в порядке, и мы с нетерпением ждали возвращения конструктора, поехавшего на суд давать экспертные показания. Когда он вернулся, все собрались в туалете, выполнявшем роль курилки. Вернувшийся конструктор был явно обескуражен.
— Ну, что? Посадят?
— Посадят по полной: шофёр был, как выяснилось, далеко не первой трезвости. Но самое интересное не в этом
— ??
— Там выступала дочка этой бабульки. Её мамаше лет десять, как нагадала цыганка, что она погибнет, попав под машину. Бабка поверила и перестала выходить из дома. Даже в магазин. Но от судьбы, как говорится, хрен спрячешься!
Свет в Ночи
Люблю я себе на день рождения дарить короткие поездки и путешествия. В начале октября 1979 года я поехал на несколько дней к своему приятелю Тариелу Топурия в Сухуми. Дом их стоял за городом, практически на самом берегу. Море было не по сезону тёплым, градусов двадцать четыре или двадцать пять, теплее воздуха, и поздно вечером, устав от домашнего вина и грузинской кухни, я уходил плавать. Плавание в темноте тогда было особенно волшебным: море светилось. Этот феномен, называемый биолюминесценцией, наблюдается довольно редко. От моих гребков руки начинали мерцать фантастическими зеленоватыми рукавами и ощущение было совершенно сказочным.
В последний вечер перед моим отъездом слегка штормило и шёл мелкий дождь. Волны, разбиваясь, вспыхивали загадочной иллюминацией, и пропускать последнее купание я никак не хотел. Прыгнул под волну, поплыл брасом. Завороженный светящимися руками и пеной, я на какое-то время забыл о времени. Незаметно отплыл метров на двести или триста. Немного отдохнул и поплыл обратно. И вдруг случилось нечто ужасное: на берегу погас свет. Я слышал, что в Сухуми иногда бывают отключения электричества. От внезапно потухшего берега я впал в панику. Поплыл кролем так быстро, как мог, но проплыв, как мне казалось, вдвое больше чем было до берега, понял что … заблудился. Вокруг меня разбивались, теперь уже светящиеся жутким, светом волны, освещая падающие капли дождя. Ни неба, ни звёзд не было видно. Я пробовал кричать, нахлебался солёной воды, понял, что кричать некому. Плыть перестал, экономил силы. Но головой понимал, что пять-шесть часов до рассвета мне не продержаться. Так страшно мне никогда не было. Прощаться с жизнью в двадцать семь лет был совсем не готов. Кажется, я плакал. Вдруг вспомнил притчу о том, как тонул сильно верующий. Тонет и громко просит Бога помочь. Проплывает мимо лодка. Рыбак с неё кричит:
— Давай руку, я тебя вытащу.
— Нет, мне Господь поможет!
Потом другая лодка – та же история, третья – опять тоже самое. Утонул бедолага. Предстаёт перед Создателем с претензиями:
— Я был таким праведником всю жизнь, молил тебя, просил. Что ж ты мне не помог?
— Как не помог? Я тебе три раза лодку посылал. Ты сам отказывался!
Вспомнил я эту притчу и вдруг, не знаю, что на меня нашло, видимо от отчаяния, громко крикнул вверх:
— Помоги, коль ты там есть! Я отказываться не буду!
И в этот момент меня подняло на волне и вдруг я на мгновение увидел далеко-далеко красный отблеск поворачивающей на горной дороге машины.
Я сообразил засечь угол от этого света к направлению падающих капель и пене волн и медленно поплыл к невидимому берегу. Минут через тридцать я услышал прибой и, спустя ещё какое-то время, меня полуживого и ободранного выбросило на гальку. Отполз от воды, но идти сил не было, и я вырубился. Разбудили меня утром пограничники. Документов у меня никаких, естественно, не было, но поглядев на мою окровавленную и закоченевшую фигуру, они поверили, сжалились и, добросив до дома Топурия, отпустили.
18 Ханукальных Рублей
В этом году на празднование Хануки мы с друзьями попробовали новшество. После того, как зажгли ханукальные свечи, съели по тарелке картофельных оладий, и произнесли подобающие тосты, каждый по очереди стал рассказывать о каком-то чуде или просто приятной неожиданности, случившейся с ним…
И я вспомнил маленький, почти совсем забытый эпизод 35-летней давности.
Ханука 1988 года выпала на самый конец декабря. Мы готовились к отъезду.
Вызовы на всех членов семейства пришли. Дилемма «ехать-не ехать» была обговорена-переговорена. Решение было принято. Но всё пока было на внутрисемейном уровне. Наступило время делать первые практические шаги: объявлять на работе, брать характеристики и выписки и начинать оформлять документы в ОВИРе. Процесс был односторонним: засветился раз, возврата не было. Из благонадёжных граждан ты переходил в разряд предателей-сионистов. Было жутко, было страшно. Очень хотелось, использовав какие-нибудь зацепки, отложить всё это на потом. Но откладывать тоже нельзя: у вызова очень ограниченный срок действия. Наша проблема усугублялась тем, что жилось нам по советским меркам очень неплохо. У меня была хорошая работа, Лена только что закончила институт, было жильё, машина, прекрасные друзья… Юле было меньше года, Ленины родители никуда не ехали, а это означало, что оставляли мы их, возможно, навсегда. Всё более точили сомнения, а устроюсь ли я «там» на работу, смогу ли обеспечить семью… Да и гарантий, что нам дадут разрешение на выезд, никаких не было. Отказы сыпались часто, а у меня когда-то была небольшая секретность. Всё более одолевали мучительные сомнения: вправе ли я так рисковать благополучием стольких людей?
И вот, накануне подачи документов, меня начало всерьёз поколачивать, я больше не мог сидеть дома, допил остатки коньяка, взял пачку сигарет и вышел на улицу. Было уже часов девять вечера. Несмотря на декабрь, в Москве моросил промозглый мокрый дождь со снегом. Я медленно шёл и курил. Настроение было подавленным. Вспомнил, что сегодня – один из дней Хануки. Подумал, что с отъездом бабушки и дедушки Хануку мы больше никак не отмечаем. Вдруг вспомнил слова деда, которые он сказал мне перед отъездом: «Ехать, Янкеле, надо! Не повторяй ошибки тех, кто оставался, когда была возможность»… «Да, — мысленно ответил я ему, — тебе, верующему, было легче: «В следующем году – в Иерусалиме!». А ведь я-то ни во что не верю!
И вдруг, не знаю что на меня нашло: я остановился, поднял лицо к падающим с чёрного неба холодным каплям и громко крикнул в никуда: «если ты там есть, то помоги, дай какой-нибудь знак!» Шедшие спереди две женщины обернулись и ускорили шаг. Я понял нелепость своего поведения и, понурив голову, побрёл обратно. И вдруг, почти подойдя к дому, под фонарём, я увидел какой-то целлофановый свёрток. Поднял. Там были кем-то обороненные деньги. Огляделся: никого. Посчитал. Шесть скрученных в трубочку трёшек. Ровно восемнадцать рублей. Но ведь восемнадцать, по еврейской традиции, — счастливое число. Мы ассоциируем число 18 с жизнью, долголетием и благополучием.
Я не часто находил деньги на улице. Но вот чтоб ровно восемнадцать через минуту после отчаянного вопля?!
На меня вдруг снизошло какое-то удивительное спокойствие. Из мучительно-неопределённого состояния меня эти 18 рублей переключили в статус уверенности и оптимизма.
На следующий день, без каких-либо колебаний я начал оформлять документы на отъезд. И ни разу не пожалел об этом.
А эти шесть трёшек я хранил, как амулет. Они и сейчас, наверное, где-то лежат в бермудском треугольнике нашего гаража…
