Париж – город любви. Для туристов. Для тех же, кто переехал сюда после российского вторжения в Украину, Париж – арена борьбы за выживание, крышу над головой, получение документов, зарабатывание денег, образование детей, продолжение профессии. Из России во Францию перебрались тысячи таланливых творческих людей, многие из которых приняли это решение без подготовки, часто не осознавая сложностей, которые ждали их впереди. Очень немногим удалось продолжить свою карьеру, но такие примеры есть.
Продюсер документального кино Влад Кеткович эмигрировал в Париж с женой и двумя детьми через неделю после начала войны. Оказавшись в незнакомой стране, он не опустил руки, а наоборот – продолжил биться за своё место в нише документального кино, несмотря на сложности, связанные с незнанием языка и фактической отменой русской культуры в первый год войны.
Влад, расскажи о себе, что ты делал до войны?
В последние лет наверное пятнадцать, у меня была такая поступательная, медленная, но устойчивая карьера продюсера. Я 1971 года рождения, учился на Геофаке, это был конец 1990х, бурное время. На старших курсах мы с однокурсниками начали ездить в экспедиции, первая была в Казахстан, на плато Устюрт – это такое интересное, не посещаемое, реликтовое место. Потом организовывали этнографические экспедиции, например к пигмеям в Африку, ездили в Кению на озеро Туркана, проехали через Уганду. В ту поездку кто-то взял с собой камеру, и именно тогда у меня началось приобщение к кино. На следующий год мы поехали в Южную Америку, жили среди индейцев, пили разные дурманящие напитки и снимали кино.
Закончив Геофак, я подумал: «вот у нас такая охуенная страна, Россия, надо бы сделать географическую видео энциклопедию, ездить по регионам России и снимать». Это был 2003-2004 год. Я познакомился с оператором и на свои деньги организовал поездку в Бурятию. Фильм должен был длиться 25-26 минут, чтобы времени школьного урока хватило на просмотр и обсуждение. Я начинал, как оператор, понял, что я плохой оператор, потом пробовал себя в качестве режиссёра, понял, что и режиссёр я плохой, и в результате стал продюсером. После Бурятии мы неожиданно попали на премию Тэффи-регион и стали ее лауреатами.
С тех пор я начал получать деньги на кино. Начиная с 2010 года выигрывал гранты Министерства культуры. Моя компания «Фонд Этногеографических исследований» получила финансирование на пять фильмов, которые шли на канале Культура.
Работая в Бурятии, я познакомился с чуваком, старовером. В Бурятии очень много староверов, их туда выгнала Екатерина. Звали его Поликарп Николаевич Судомойкин. Он был художник, рисовал наивную живопись. У него в одной комнате были иконы, а в другой – голые женщины. И я понял, что Поликарп Николаевич — интересный герой, понимаешь? И это был первый мой фильм, который я сделал, как продюсер, по канонам документального кино, то есть, не просто «камера налево, камера направо», а фильм с героями. Для этой картины, я позвал известного режиссёра, Алексея Погребного.
С 2010 года я начал понимать, что в российская система распределения бюджета вредит самому кино, так как фильм обычно снимался на «остатки»: 2/3 бюджета попадали в другие руки, а на оставшуюся треть нужно было снимать фильм «под ключ».
Вот сижу я и думаю: «ну блядь, у меня приличный английский, а эти продюсеры мне не очень нравятся. Какие-то полусоветские шуточки, делёж денег. Дай-ка я попробую подать свои проекты в Европу, на международную ко-продукцию». Я понял, что в Европе кино делают по-другому, объединяют несколько компаний, несколько стран, в каждой стране свой продюсер. Они подают в свои фонды и распределяют почти весь бюджет на кино. Это значит, что картина получается с приличными деньгами, на которые можно снять что-то стоящее.
С 2011-12 года началось освоение мной европейского рынка. Я подал заявки со своими этнографическими проектами, например фильм «Дикий мёд», про то как в Башкирии люди лазают на деревья, прочищают дупла, устраивают там ульи и так далее. Это был мой первый проект, я представил его в Кракове. И меня взяли. На такие мероприятия приезжают все игроки индустрии: работники телеканалов, платформ, сэйлс агенты, кинофонды, у которых есть деньги и которые заинтересованы в партнёрстве.
И тут Путин начал делать своё, вот это, дело. В то время я создал свой первый политический фильм. Помнишь, был закон про вред ЛГБТ. Я не то, чтобы к ЛГБТ принадлежу, но мне казалось, что это их личное дело, и что этот закон – стыдная вещь! Когда Путин вернулся после Медведева, я понял, что дело идёт к диктатуре. В 2012 году я начал делать политические фильмы. И по сути, европейцам это было интереснее – какой тут дикий мёд!
То есть, я сидел на двух лодках. Я делал много фильмов, например, против рекрутирования молодых ребят в армию, про милитаризацию общества, про «Новое Величие». Мы снимали на свои, потом ездили в Европу на питчинги. И параллельно с этим, мне предлагали быть линейным продюсером в российских проектах больших западных компаний. Моя карьера развивалась, я становился все более известен. Представьте, приезжает русский парень, лысый, пьющий – такой архетип.
Кроме того, я продолжал работать с Минкультом по этнографической теме, мои фильмы начали получать призы на фестивалях.
— То, что ты снимал политические фильмы никого не волновало?
Не очень. До последнего момента было «Эхо Москвы», куда все приходили, «Дождь», на котором мы, кстати, показывали политические фильмы, вплоть до 2021 года. Я даже сам удивлялся. Это конечно не была богатая жизнь, например, мы только в 2020 году отложили денег на поездку во Вьетнам, отправились туда с женой Машей, которая была беременна, и дочкой Мишель.
— Когда война началась, где ты был, что с тобой происходило в тот день?
У меня была очередная поездка с каким-то канадцем. Мы поехали в Ханты-Мансийский автономный округ, и в момент начала войны находились в оленьем стаде, с северными оленями. Нам ещё надо было ехать в Туву, снимать шамана, охотника на волков и исполнителей горлового пения. То есть, я был в этом своём этнографическом пространстве и прямо среди чумов и оленей, через хуевый интернет узнал, что в Украину летят бомбы, самолёты.
— А Маша где была в этот момент?
Маша снималась в кино в Молдавии
-Ой, ёлки-палки!
-Да, она снималась в фильме, который кстати, сейчас будет в первый раз показан в Карловых Варах. Я на краю света, она с маленьким Яшей в Молдавии, а старшая дочь Мишель у бабушки в Туле. Я, узнав о войне, приехал на день в Москву 26 февраля. В тот день много пил, потому что пережить это было сложно. 27го вылетел в Ханты-Мансийск, тоже крепко c этим канадцем выпил, объяснял ему, что жизнь поменялась, случилось что-то непоправимое, огромное, страшное, настоящая беда, война.
Канадец из России убежал, но фильм попросил доснять. Я сжал все съёмки, благо опыт у меня был хороший: потратил по дню на шамана, охотника и горловика. Там конечно о войне никто ничего. Параллельно я работал линейным продюсером в компании “Little Big Story”, которая в этот момент снимала фильм «Ненцы против газа», на Ямале. С этой компанией я и сейчас работаю.
И вот собственно, мы встречаемся с Машей в Москве 1 марта, я ей уже 28 февраля сказал: «Маш, мы уедем». Она ответила: «Ты езжай, я останусь». А сама начала ходить на пикеты, участвовала в феминистском антивоенном движении (ФАС). Я настоял, сказал что надо уезжать, здесь все закончилось.
— Это при том, что твоя карьера пошла в гору
-Я тебе скажу самое смешное, именно в 2021 году ко мне наконец-то прониклось Министерство Культуры. Мне впервые за все время в течение года дали три документальных фильма и один игровой! Там была очень хорошая история про олениху, которую убивают нефтяники, а потом приходит мужчина, который говорит, что эта олениха — женщина-оборотень, его жена. Нефтяники в конце концов признаются, что они ее убили. Мощный сценарий, который многим понравился, в том числе, кстати и Андрею Звягинцеву, с которым мы некоторое время спустя стали соседями в Париже.
Я получил большие деньги, миллионов сорок. Двадцать пять на игровое и пятнадцать на документальное. Для игрового фильма я нашёл сопродюсеров — финнов и норвегов. Это была возможность «скакануть» на новый уровень, стать большим продюсером, причём международным, потому что у меня были опыт и связи. Новый этап после пятнадцати лет работы. И вот война.
-Решение уехать было обдуманным или эмоциональным? Ты понимал, где окажешься, сколько у тебя денег, какие документы?
-Слушай, я до сих пор считаю, что это решение было правильное, хотя сейчас, через два с половиной года я столкнулся с финансовым кризисом, который у большинства эмигрантов начался год назад. Решение было эмоциональное. Я понимаю, что надо было поторчать там ещё месяц, хотя бы сделать генеральную доверенность на квартиру. Мы же собрались за три дня, взяли с собой шесть чемоданов из всей квартиры. Уехали с двумя детьми, Яшей и Мишель. Французы нам помогли с визой. У Яши не было документов. Французская компания, Little Big Story, с начала войны помогала журналистам и продюсерам, которые были политически уязвимы. Помогли и нам: Яше дали визу за 4 часа. У задней двери посольства стояла очередь из диссидентов.
Из-за войны от участия в фильме отказались и финны и норвеги. А пять миллионов уже израсходовано: я заплатил сценаристу и оператору, у нас были подготовительные экспедиции, мы провели кастинг, посмотрели местность, все подготовили для съёмок. У меня образовалась такая развилка: либо продолжить съёмки фильма в России, сменить команду и халтурить, либо закрыть проект и вернуть в Минкульт пять миллионов. Я не хотел оставаться должным, мол Влад взял пять миллионов и сбежал в Париж. Пришлось продать квартиру и отдать деньги Минкульту.
И вот я оказываюсь во Франции без языка. Я понимаю, что даже в Америке влился бы быстрее.
— То есть вы выбрали Францию, потому что они предложили помощь?
Мы знали, что французы нормально относятся к таким как мы. Мы же уезжали по политике, насовсем. Эмиграция, как 100 лет назад. К тому же эта компания, Littlе Big Story, сказала «ты не волнуйся, мы тебя устроим на работу». И они сдержали слово. Я сейчас там работаю. Другое дело, что пока оба мои проекта в девелопменте, и я не получаю денег. Но у меня есть шанс. Я стараюсь учить язык, интегрироваться, работаю над новыми проектами.
Приехав во Францию, мы на два-три месяца остановились у друзей, а с 1 июля перебрались в Париж.
— Сколько у тебя с собой было наличных, карты же все отключили?
-Я взял с собой в пределах 10 000 евро, приехал с туристической визой. Я сейчас сам удивляюсь. Мой друг Денис Снигирев, как только мы приехали, помогал мне податься на политическую визу. Стояли в очередях в офисе в районе Версаля, а потом у нас в этом офисе забрали паспорта, и мы какое то время жили без паспортов, с какими-то писульками. Я по этим писулькам сделал свою первую банковскую карту, по ней можно было в месяц тратить 500 евро. Но мне повезло — в это же время, у меня появились переводы сериалов НВО, знакомый латыш меня свёл. Чудо какое-то. Это работа, которой я раньше никогда не делал, финансово нам очень помогала. Я перевёл восемь сериалов, за каждый получал около трех тысяч. На деньги от этих переводов мы жили полтора года.
Сейчас я закончил последний сериал.
Благодаря Little Big story и при поддержке друзей, в Париже мы получили комнату в общежитии для творческих людей Recolette. Приперлись мы туда, а на веранде сидит Звягинцев, он тоже там оказался.
— В Recolette у вас на четверых одна комната?
Да, комната огромная, 70 метров, но это студия. Мы живём там вчетвером, а в центре студии – туалет.
— Вы сделали какие-то перегородки?
-Нет, у нас там отдельный закуток для Мишель.
— Почему же вы все-таки уехали? Огромное количество людей там осталось, у вас в Москве была комфортная жизнь, твоя карьера развивалась, ты мог бы по-прежнему снимать фильмы.
Во-первых, я волновался за Машу. У неё, помимо всего прочего, была компания в поддержку Олега Сенцова, на неё уже завели административные ссылки в центре «Э», к нам приходил участковый, говорил «вы не ходите на политические акции, это не нужно, вы у нас под наблюдением». Я понимал, что Маша особо не остановится. Во-вторых, у меня в то время выходил фильм «Новое Величие», анти-ФСБшный. Он шёл на канале Arte и нескольких других европейских каналах. Я не думаю, что меня бы сразу схватили, я до сих пор даже не иноагент.
Чтобы остаться, я должен был завязать с политическими фильмами, зато у меня бы появились возможности продюсировать игровое кино, а денег на это сейчас дают очень много. Те, из нашей сферы, кто остался, купаются в деньгах, даже на документальный фильм дают по десять миллионов, а когда я там работал, давали два с половиной. Почувствуйте разницу. Все что нужно – это снимать фильмы о героях СВО, например.
У меня особо даже этого вопроса не было. Я понял, что страна шла и шла, начиная с 2008 года. И я видел, куда она идёт, в том числе, потому что делал политические фильмы, отслеживал, общался. Я понимал, что в феврале 2022 года мы наконец пришли, и что начинается концлагерь. Страна скатилась к диктатуре, начала захватническую войну. В этой ситуации, я не видел возможности для морального компромисса. Эта история мне показалась невозможной, лично для себя, на этическом уровне. Ну и дети, конечно, я не хочу, чтобы они ходили в военных гимнастёрках.
Как Маша и дети адаптируются? Все-же это был переезд в неизвестность..
У нас, наверное, самое трудное время было с Мишель. У неё уже начинался подростковый возраст, 12 лет. Там у неё осталась компания, ближайшая подруга, первые мальчики, сходки. Полгода у неё была депрессия, и до сих пор она общается только с русскоязычными подругами, украинкой и молдаванкой. Французский у неё не очень, за два года она конечно выучила кое-что, но желания напряженно учиться у неё нет. Но как-то она говорит. Оценить мне сложно, потому что мой французский ещё хуже. С ней было трудно, тем более в Париже доступны наркотики, мы этого очень боялись. Сейчас я с ней разговариваю, мне кажется кризис первого года прошёл. Она выдержит, у неё есть понимание, что ее увезли в свободный мир, она же слышит наши с Машей разговоры. Она очень умная и ироничная, я думаю, она все поймёт и будет нам благодарна.
— А Яше наверное лучше всех?
-Да, он приехал, кода ему было два года. Он — единственный в нашей семье, у кого есть ежедневное погружение в язык. У нас то с Машей мало общения на французском – мы везде говорим по-русски или по-английски. Мы ходим с ней на курсы, но французский заходит тяжело, нет практики. А у Яши есть практика. Он первые три-четыре месяца плакал, не хотел ходить в садик, потому что никого там не понимал, а сейчас охотно туда ходит. Думаю, к пяти годам все будет отлично. Это мой первый сынок и я рад, что он здесь, потому что вижу, что делают с мальчиками в России. Здесь не принято одевать детей в гимнастёрки времён второй мировой войны.
Маша до сих пор пьёт антидепрессанты, у неё то хорошо, то плохо. Машина история похожа на мою. Перед войной, она начала активно сниматься в игровых фильмах. Фильм «Китобой», в котором она играла, попал в Венецию, ее стали куда-то приглашать, прямо перед нашей эмиграцией она снималась. Маша приехала сюда, как и я, без языка, ее здесь никто не знает. В общем конечно, я и Машке насолил, она пока не может работать по профессии. С другой стороны, быть сейчас актёром в России– дело специфическое. Ты должен сидеть тихо, а ещё лучше – поддерживать войну, чтобы получать роли.
-Сейчас это кажется маловероятным, но допустим, в России когда-нибудь сменится режим. Вы вернётесь туда?
Я первый год об этом думал, сейчас это мне кажется маловероятным. Россия проявила удивительную адаптивность, этот союз с Китаем, Кореей. Интересный вопрос. Если Россия станет демократической страной, в которой для нас нет угрозы, наверное да. Почему бы и нет? Все равно, где ты находишься: меня по-прежнему знают в моем мире, а Маша сможет сниматься. Но это вариант, которого не будет. Мы настроены на то, чтобы адаптироваться здесь в расчёте на то, что дети станут французами, а мы кое-как доскрипим.
-Но ты то скрипишь неплохо, давай поговорим о проектах, которые ты делаешь здесь. Какой был твой первый проект после переезда?
Первый проект мы начали незадолго до войны, с казахской девушкой-режиссёршей, о ядерном полигоне в Семипалатинске. Это где Советские Союз жахал атомные бомбы – надземные, подземные. Там живут люди, среди всей этой радиации. Они говорят, что не уедут, потому что на этой земле жили их предки. Экологи, убеждали их, что надо уезжать. Мне казалось, что это был сильный проект, тем более, когда Путин начал орать про ядерное оружие. Я думал, что тема фильма актуальна.
Но, к сожалению, мы столкнулись с феноменом “cancel Russian culture.” Компания Little Big Story представляла этот фильм раз пять, но нас никуда не брали. Я сначала удивлялся: почему не берут, проект же интересный, если бы я был отборщиком, я бы взял. А потом понял, что это связано с тем, что меня знают, как выходца из России. В то время правила диктовали украинцы, в том плане, что их взяли в отборщики, различные жюри. Они ультимативно говорили, что никаких русских ни в каком виде быть не должно. Ни экспатов, ни выходцев из России. Потом этот фильм, уже с другим продюсером, все-таки вышел и пользовался успехом. Так что, в 2022 году, проблема была не с фильмом, а с моими корнями. Собственно, это одна из главных проблем войны — она на уровне «русские против украинцев», хотя это не так. Мы русские, но мы тоже против режима, и мы уехали, мы конечно же за одно с украинцами. Мне кажется, это печальная ошибка, понятно, чем она обусловлена, но тем не менее. Короче, на этом я потерял год – новых проектов не брали, я сидел в студии, жил на деньги от переводов HBO, получал что-то от фильмов, которые вышли сразу перед войной: «Новое Величие» и «Жизнь Иванны».
Все это время мы продолжали работать над картиной «Шаман». Я поехал на рынок документального кино «Sunny side of the Doc», и заручился поддержкой со стороны компании из структуры МБХ, нашёл со-продюсера и фонд. Благодаря деньгам, которые нашлись во Франции, мы закончили «Шамана». Недавно была мировая премьера в Праге. Месяц назад у нас появился сэйлс -агент, который будет отправлять фильм на сотню фестивалей. Возможно, будем говорить о фильме с телеканалами. Ожидать, что фильм про Россию будет хитом мы не можем, но если нас включат в программу десяти-пятнадцати фестивалей, по нынешним временам – это успех. В общем поглядим, какая-то жизнь у этого фильма есть.
-Давай поговорим про этот фильм. Почему и в какой момент ты решил, что персонаж Шамана Габышева может быть интересен?
Слушай, ну интересен он был сразу. Я впервые его увидел, когда он шёл ещё один, с собакой. Дальнобойщики постили, что идёт такой странный чувак. У него была нетривиальная идея: Путин – демон, надо дойти до Кремля и его изгнать, провести обряд экзорцизма. Ведь это очень привлекательная мысль!
В 2019 году Габышев шёл, а мы снимали. В 2020 году, когда он был уже под домашним арестом в Якутске, мы досняли фильм. В 2022 нашли деньги на монтаж.
-Как технически все это происходило, за ним шёл человек с камерой? Я видел, что фильм был частично снят на телефон.
Дело в том, что когда у меня в голове все срослось, и я понял, что из этого можно сделать фильм, я подумал что надо привлечь Беату Бубенец, она на половину якутка, говорит на якутском, жила в Якутии. Мне показалось, что она сможет с Сашей общаться. В сентябре мы с ней поговорили, а уже поздней осенью его повязали. У Беаты, к сожалению, было не так много времени, около десяти съёмочных дней для того, чтобы снять его поход. Поэтому, мы дополнили ее съёмки материалом, скачанным из интернета. А вот вторая часть фильма, про репрессии, снята полностью Беатой. Год или полтора, вплоть до того, как его увезли в психиатрическую больницу, мы его снимали.
Это конечно же пример карательной психиатрии, так как он никакой опасности не представлял, даже если бы дошёл до Кремля. Габышев становился популярным, за счёт своей простоты и непосредственности, поэтому его ликвидировали. Он получил народную поддержку. Вообще, у нас страна безумная, его делом занималось ФСБ, ему пришили государственное преступление. В нашем фильме есть интервью с адвокатом Габышева, Алексеем Прянишниковым. Он говорит что это чисто карательная психиатрия, политическое дело. Сами психиатры в клинике считают, что Габышев уже давным-давно может вернуться в Якутию, так как не представляет угрозы. А его держат, причём держат в самом удалённом от Москвы месте, дальше Владивостока.
— Как зритель, ты воспринимаешь две вещи, особенно остро. Человек из другой культуры, который европейцам может действительно показаться эксцентричным, оказывается носителем ценностей Европы и Америки. Он говорит о свободе, о том, что каждый человек вправе решать, кем он хочет быть. И понятно, что в сегодняшней России, человек с такими взглядами окажется либо в тюрьме, либо в сумасшедшем доме, либо за границей. Второе – это смена ритма фильма. Первая часть – долгая дорога, размышления Габышева и его последователей, митинги. Все это то мягко и плавно, как сказка про шамана. В тот самый момент, когда в его дом приходит спецназ, тебя очень быстро опускают в реальность. Последние кадры – это из «Пролетая над гнездом кукушки» — человек абсолютной другой, я не знаю, как вам удалось его снять. Бритая голова, совершенно отсутствующий взгляд – это из Формана, это страшно. Сказочка про шамана превратилась в российскую реальность.
Так и живёт Россия. Мы вообще сначала думали, что это будет road movie, как Forest Gump. Габышев всем давал сказочные имена, включая нашу Беату. Кого-то прозвал ангелом, кого-то Дедом морозом. Это и была сказка. А когда он столкнулся с ФСБ – его обрили, накачали тяжёлыми лекарствами и не выпускают уже четвёртый год. Адвокаты все время борются, и сами врачи говорят, что его можно переводить, по крайней мере в ближе к дому, ему там было бы проще. Уже были на грани перевода, но, адвокат говорит, видимо были какие-то ночные звонки, потому что утром все отменяли и оставляли его там, в этой далёкой клинике.
-Судьба «Шамана» в Европе?
У нас была успешная премьера на правозащитном фестивале “One World”, это известный кинофестиваль, который проходит в Праге, профильный для этого фильма. У меня на этом фестивале было двадцать встреч, его смотрят для фестивалей во многих странах. Плюс, у нас появилась компания- дистрибутор, финны, с которыми я когда-то работал.
В Париже мы сейчас делаем Эхо Артдок феста. Артдок Фест создал Виталий Манский, мирового уровня режиссёр, он делает этот фестиваль уже лет пятнадцать и берет в основном актуальные фильмы. В 2022 году фестиваль должен был открывать наш фильм «Жизнь Иванны», его сорвали. Пришли какие-то люди, облили Виталия Манского красной краской, сказали, что заложили бомбу. Ну в общем, понятно. Фестиваль переехал в Ригу и сейчас стал форумом анти-режимного документального кино. И вот, я в прошлом году подумал, почему бы нам не сделать Эхо Артдок Феста в Париже, показать парижанам актуальные политические фильмы, сделанные русскими режиссёрами. Фестиваль состоялся в сентябре 2023 года. И на удивление, прошёл очень хорошо: пять дней, семь фильмов, два артхаусных кинотеатра. В этом году мы хотим повторить фестиваль и сделать там парижскую премьеру фильма про шамана.
-Твои планы на будущее, есть ли какие то проекты, над которыми ты думаешь?
Есть пара проектов, один, про российское вторжение и военные преступления, который мы делаем с участницей группы «Pussy Riot». Деталей не говорю, чтобы не сглазить. Второй проект, надеюсь, что он состоится – про русские тюрьмы. Есть уникальные вывезенные архивы. В общем, проекты есть, и мне сейчас очень важно, чтобы в течение ближайшего года, что-то у меня сдвинулось в плане продюсирования фильмов. Моя цель — стать полноценным французским продюсером, работающим в известной французской компании Little Big Story. Я сейчас к этому стремлюсь.
