Об этот камень, или, точнее сказать плитку, я споткнулась не раз. В первый раз это было в отпуске на озере Комо, на ровном месте. Заглядевшись на горы за озером, вкрапленные в них виллы, канапе-кораблики, мирно ожидающие своего часа, не особо смотришь под ноги. Раз блеснуло, два блеснуло под ногами, присмотрелась, плитка из желтой меди, гладко впаянная в асфальт. Остановилась, прочитала: здесь жил, имя, фамилия, годы жизни. Памятник, наверное. Осмотрелась: набережную и обозримую полоску городского парка обрамляет непрерывная череда жилых домов, небольших, односемейных, разных, пестрых, и все же гармонично вписывавшихся в итальянский пейзаж. Замечательно жил почтенный, обладал хорошим вкусом и жаждой жизни, наслаждался. Трудился, наверное, исправно, недаром же все лучшее-бесплатное достается, вроде озера, гор, мягкого климата, нежного бриза, да, и мало ли других божьих даров на свете бывает.
Через несколько шагов опять блеснуло, почти кольнуло, и снова плитка размером примерно десять-на-десять сантиметров. Опять: здесь жили, имена, фамилии, годы жизни. Эти были парой, жили счастливо и умерли в один день, только странно, год смерти тот же, как и на первой плитке, 1943. Та же местность, вкус к жизни, мягкий климат, миниатюрная чашка эспрессо с бискотти после обеда, любимая сигара на веранде и теплая рука супруги на плече. Сшивались дни и вечера желаньем жить, любить и быть любимым.
Любопытно, что, погружаясь в мысли и в жизнь ушедших, взгляд невольно уходит под ноги. Ни горы, ни зевающие канапе, ни древние статуи, застывшие в томной позе под веткой оливы, не овладевают так, как мысль. Блеск плитки и надпись давно за спиной, а осадок недосказанности, недодуманности остался. Что-то мешало отпустить, и, в то же время, остановиться. И, вот, опять, блеск меди на сером асфальте, еще больше, в четыре шоколадных кубика. Это была семья родителей с двумя детьми девочками, Эттель и Мальвиной. Девочкам было по 13 и 16 лет в 1943 году на момент депортации.
Этот камень я носила с собой долго, пока на не споткнулась еще раз, в пандемию, когда работала над дневником Анны Франк. Ей было тоже 13 лет в день, когда она покинула свой дом, прячась в убежище, и 15 лет в день убийства. Ее дневник-свидетель, он же набросок для будущей новеллы, дошел до нас в трех версиях: в двух версиях Анны, одной оригинальной (А), второй переписанной для издания (B) и третьей укороченной версии отца Анны, Отто Франка, где вырезаны детали его личных отношений с матерью Анны и интимные детали дочери, казавшиеся ему неуместными для публикации (С). Выпущенное в 1986 году научное издание представляет сравнение этих версий. Свидетельства чудовищных преступлений, войны, разрушения, уничтожения всего и всех Анна черпала из нерегулярных сводок по радио, обрывков журналов, газет, ценников, рассказов друзей, приносящих еду и новости, дневных и ночных бомбардировок, снов и кошмаров, спутанных волос и прекращения месячных. Все предвещало конец, но дневник остался незаконченным, он остался жить, отброшенный в сторону сапогом Гестапо как детский рисунок, недостойный внимания. Он остался жить, благодаря друзьям Франк, сохранившим свидетельство под страхом быть обнаруженными и убитыми за связь с евреями.
В дневнике все было про жизнь, как здесь на озере при виде уток с утятами, прирученными ежедневными визитами деда с внуком, щедро разбрасывавшими хлебные крошки к недоумению залетных птиц. Был домашний быт с разделением работ: кто-то чистил картошку, кто-то перебирал фасоль, убирался по дому, считал расходы, делал уроки, составлял список необходимых вещей, книг, медикаментов. Все, как у всех, только на маленьком пространстве в заднем помещении склада в середине Амстердама. Быт прерывался, когда на склад приходили рабочие и прятавшимся приходилось сидеть тихо часами. Кашель при простуде и прочие человеческие звуки глушились медикаментами, страхом и стыдом. Но, и это было не самое невыносимое для подростка Анны. Ее отец Отто, оценив происходящее на годы вперед, пригласил четверых чужих евреев в свое укрытие. Это были чужие, но свои. Одна семья, родители и сын, и один мужчина, зубной врач. Жизнь восьмерых изгоев под одной крышей в течение почти двух лет без возможности выйти на улицу или даже открыть занавеску, была мучением. Они следили друг за другом, ругались и спорили по всяким мелочам, подозревали друг друга во всем и вся, ненавидели и жалели одновременно. Кошмар в кошмаре.
Когда моя подруга, принимая в Баварии очередных украинских беженцев, которых ее муж на машине встречал на границе и привозил в их миниатюрный, по-немецки слаженный дом, звонила и говорила: все, не могу больше! – это и был тот самый гуманитарный кризис. Не переполненные вокзалы, не взятки на границе, не очереди в магазинах, а именно это. Жить с такими же как ты, в чужой стране, в чужих условиях, по чужой воле. Предметом разногласий являлись каждая мелочь: новости, еда, время ужина, распорядок дня, проветривание комнат, воспитание детей, прогулки, работа, хобби, вкусы. Лето 2022 было жарким, стены города давили и мешали дышать. Казалось, это временно, ненадолго. Хотелось вернуться. Назад, домой, к своим, лишь бы вздохнуть, опять задышать, и, пусть плохо, но жить. А как жить, если есть только один день и вся правда в нем, если память не в счет, если не за что зацепиться?
О проекте Штольперштайне (нем. камень спотыкания) я узнала на одном из семинаров по Германистике в Нью-Джерси. Этот проект придумал художник Гунтер Демниг в 1993 году. На месте последнего места проживания, работы или учебы, до его ареста, депортации или убийства жертвы нацистов, устанавливается плитка в асфальт. На ней стоит: ЗДЕСЬ ЖИЛ, а дальше имя, фамилия, годы жизни, даты депортации и убийства. Сегодня этот памятник ставится всем пострадавшим от нацистского террора во Второй мировой войне: не выжившим и выжившим бежавшим жертвам, коммунистам, цыганам, славянам, гомосексуалистам, свидетелям Иеговы, иноверцам, инвалидам. За тридцать два года установлено 116 тысяч плиток в 31 европейских странах: от Норвегии до Италии и от Испании до России. В Украине насчитывается 24 камня спотыкания, осенью 2021 года планировалось проложить 80 камней в Киеве, проект под названием Одна жизнь. Один камень.
Эта плитка всегда лежит там, где ты ее не ожидаешь. Поэтому и называется камнем спотыкания. На русский язык Штольперштайн переведен как Камень преткновения, что несколько меняет немецкое значение. Камень преткновения, согласно википедии, является крылатым выражением, обозначающим препятствие для достижения какой-либо цели или решения какой-либо задачи. В то время как камень спотыкания подразумевает неожиданное препятствие на ровном месте, прерывающее ровный шаг, что ведет к приостановке шага, потери равновесия. И, так как камень-плитка ровно встроена в асфальт, ты спотыкаешься взглядом, мыслью, а не ногой. Камень пробивает забвение, повседневность. По Фрейду, это прожигание историческим событием твоей личной жизни. Ты пошел дальше, а шрам остался, и ты уже не прежний.
Лиля Я.
9 марта 2025г.
