(Отрывок из Незнаев и его друзья. Книга 2)
Запарычев, часто периодически оставаясь наедине с самим собой в небольшом помещении, отдаленно напоминавшем блиндаж, любил помечтать о высоком, глядя на небольшую картинку, неровно вырезанную из одного журнала. Эта картинка была с глубоким смыслом. Она, словно прятала за собой нечто совсем иное. Тайну.
На картинке было изображено море. Волны на закате разбивались о скалы, а где-то глубоко внизу чернела морская бездна. Запарычев никогда вживую не видел моря. Но много слышал о нем от одного своего боевого товарища, пропавшего без вести.
По его словам, море было очень красивым. Каким-то бездонным и бесконечным. С камушками на берегу. И иногда попадавшимися ракушками. Запарычеву, как он ни старался, не получалось разглядеть камешки на картинке и тем более ракушки. Но он твердо знал, они там были. Его боевой товарищ, который пропал, каждый день смотрел вдаль, внимательно наблюдая за очертаниями кораблей где-то вдали. Ежедневно картину дополняли крики чаек, пытавшихся выхватить из воды зазевавшуюся рыбу.
А еще Запарычев вынес из рассказов боевого товарища, что море всегда было очень холодным. И не стоило верить всем этим байкам, что можно было раздеться до трусов и войти в воду. Это были враки. По словам его товарища, любые картинки с изображением того, что красивая девушка могла входить в море или, тем более, выходить из него с каким-то смиренным выражением лица, были досужим вымыслом. Море по определению было холодным. И это еще мягко было сказано. Пальцы дубели. А потом плохо упаковывались обратно в портянки. Ноги для солдата никак не менее ценны, чем голова. Может быть, даже поболее.
Его боевой товарищ служил в то время на северной пограничной заставе. И наблюдать за военными иностранными кораблями в бинокль было его непосредственной обязанностью.
Запарычев, которого все знали как командира батареи, чуть приподнялся из-за стола по направлению картинки, но тут же снова сел на место. Нет, время еще не подошло. Не сейчас. Хотя он чувствовал, что уже скоро.
Где-то снаружи прогремело. Вряд ли гроза. В такие дни необходимо было быть особенно внимательным ко всему, доносившемуся извне. Значит, началось?
Запарычев, выдохнув, плеснул разведенный спирт в граненный стакан и взял в руку колесико колбасы, напомнившее ему пулеметный диск. «За товарищей», — подумал он и выпил.
За крошечным окошком раздался жуткий вой. Запарычев, обычно готовый ко всему, накануне очередной операции тем не менее вздрогнул и чуть не выронил из руки маленькое пирожное, которым угостила его добрая местная жительница в знак благодарности за то, что он в одиночку поднялся по тревоге. Когда другие уже не могли. Или испугались.
Допив, что называется, на прощание, остатки разведенного спирта из граненного стакана и взяв со стола серую полевую сумку со всем необходимым, включая особую гордость, складной нож, подарок другого боевого товарища, которого тоже уже не было рядом, все-таки поднялся из-за стола. Привстав на цыпочки в своих кирзовых запыленных сапогах, он попытался заглянуть в запотевшее окошко для того, чтобы убедиться в том, что опасность снаружи его блиндажа действительно была крайне серьезной.
Вой снаружи усиливался. Запарычев, не привыкший просить у Судьбы подаяние, тем не менее, не на шутку испугался. Он неоднократно слышал ранее подобные жуткие звуки, ко всему в жизни со временем привыкаешь. Но в эту минуту даже им овладело отчаяние. А вдруг на этот раз все…
Долг не оставлял ему выбора, надо было выходить, что бы страшное с ним не произошло при этом. Вой таил в себе значительную вероятность того, что до утра, когда должно было произойти, если можно так выразиться, генеральное сражение, в результате которого от него останется только труп, привела к тому, что на лбу выступил холодный пот.
И это еще было не самым страшным вариантом. Жуткий звук за окошком вряд ли оставлял ему сколько-нибудь реальные шансы. Через несколько мгновений стая замерзших чудовищ в ярости могла разорвать его на куски. В свои почти пятьдесят Запарычев был слишком молод для того, чтобы умереть вот так. Взять и умереть. Тем более разорванным на куски.
Ведь это еще куда ни шло, если бы быть потом найденным в целом составе своего тела. Так и отпевать и хоронить было бы удобнее и в общем-то веселее. Запарычев помнил, как хоронили двух его боевых товарищей. Торжественно. Но совершенно по-разному.
Одного, относительно целенького обмыли, отпели, как полагалось. Запарычев, провожая его, поцеловал по традиции в лоб и в ворот гимнастерки, в которой его хоронили. Во время погребения Запарычев самолично установил на кресте красную звезду. На вечную память. Поминки шли несколько часов, один их общий товарищ принес баян, и они пели, в основном, фронтовые песни. Одна повариха под них вдруг пошла в пляс. В общем проводили хорошо.
А вот другого боевого приятеля относительно целым сохранить не получилось. Прямое попадание. Даже докурить толком не успел. Батарея в труху. Он тоже. Только ноги остались целыми. Так и стояли себе аккуратно в углу в кальсонах и сапогах, никому не мешая.
Хоронили его вместе с ногами, но без головы. Ее привести в надлежащий вид не удалось. Но для порядка вместо нее положили грелку и накрыли фуражкой. Одна бабушка, посмотрев после отпевания в место, где очень неожиданным образом заканчивалась шея, сказала:
— Боже мой, как же голова скукожилась…
Звезды для могилы у Запарычева не оказалось, поэтому он на могилу положил два цветка репейника. Поминки проходили в полевых условиях. Всем разлили по тарелкам чуть теплый суп и по половнику гречневой каши с тушенкой туда же. Но при этом как-то исключительно душевно налили водки. Снова был баян, но не было поварихи. Поэтому танцев не было, все-таки траур. И завести всех было некому. Только песни почти до утра.
Вой нарастал. Запарычев понимал, что покинуть сейчас свой блиндаж означало лишь одно – отправиться на растерзание холодным чудовищам. Но он не мог не произвести осмотр батарей. В том числе сделать это за тех своих боевых товарищей, которых, к сожалению, не было ныне рядом. Многих из них, к этому часу уже реально не было в живых. Кроме себя, надеяться, по сути, было не на кого.
«Не чокаясь», — подумал Запарычев и плеснул себе еще немного в стакан, приводя в порядок фуфайку защитного цвета и бросая взгляд в сторону картинки с морем, словно пытаясь посмотреть сквозь нее.
Перекрестившись и проглотив остаток сладкого лакомства, Запарычев направился навстречу вою, переходившему уже в истошный рев и обрушившемуся на него вместе с ледяным холодом, как только он открыл дверь своей всегда теплой каптёрки, в которую провел индивидуальное отопление.
На следующий день был запланирован пуск тепла в доме потому, что сдвигать дальше было уже некуда, заканчивался ноябрь. И командир батареи, как ласково назвала его местная жительница, угостившая его пирожным, слесарь Запарычев, вынужден был заниматься этим удовольствием в одиночку. Одного его напарника только что уволили, а остальные запили.
Поэтому несмотря на ужасный вой замерзших жителей дома, покинувших свои квартиры и готовых буквально растерзать его из-за того, что пуск тепла задержали на два месяца, командир батареи, стараясь не дышать перегаром в сторону орущих, стал спускаться в подвал.
Запарычев, чудом выживший после столкновения нос к носу с холодными чудовищами, тем не менее почувствовал себя не совсем мертвым, опорожнив примерно половину граненого стакана, несмотря на два следа от укусов на воротнике фуфайки. Все-таки, думал он, не зря воду из крана перед разбавлением спирта он успел освятить в церкви, придя аккурат к концу службы. Значит, сработало.
Слава богу, он не превратился в одного из них, даже после не совсем удачной вылазки вечером. Святая вода и спирт защитили его. А еще головка чеснока, в качестве оберега надежно упавшая в желудок вместе с кусочком сала. Если бы не они, родимые…
Ну, еще и относительно толстый ворот фуфайки, то точно прокусили бы насквозь. А так… Закутавшись в прокушенную в двух местах фуфайку, Запарычев хладнокровно спустился в подвал, проверив все батареи и вентили. Батареи и вентили оставались на месте.
Более того, возвращаясь обратно в свою каптерку, в которую провел индивидуальное отопление, он стал понимать, насколько хладнокровнее он стал. Закрыв наконец за собой дверь каптерки, чтобы, не приведи бог, его снова не укусили, Запарычев решил хладнокровно думать, положив обе ладони на горячую батарею.
Слесарь Запарычев, протерев влажной салфеткой лысину, так и не смог понять этих обезумивших холодных монстров. Разорвать его на куски они, конечно, могли. А дальше? Теплее батареи от этого у них точно не стали бы.
Вспоминая своих товарищей, преимущественно недобрым словом, Запарычев решил максимально заполнить свободные резервуары и максимально поднять градус. За окошком каморки ситуация не совсем разрешалась, но в целом систематизировалась. Задержка в пуске отопления не была единственной причиной. Это было бы слишком просто. Подумаешь, не было тепла. Извините, температура за окном редко переходила отметку в «минус пятнадцать». Даже блохи иногда не вымирали при такой температуре.
Нет вопросов, если в школе все учились преимущественно плохо, то в этом случае не надо было пенять на слесарей. Слесари, на минуточку, на работу приходили как раз вовремя. И почти в полном составе. И сидели на своем месте до конца рабочего дня. И в журнале расписывались, как положено.
Но ладно, можно было смириться с тем, что в доме жили в основном бездельники, которые свои машины парковали еще до окончания рабочего дня слесаря Запарычева. Но образование ведь никуда было нельзя запихнуть. Точнее так, запихнуть, конечно, было можно. Но Запарычев, в отличии от этих безграмотных жителей, свое образование получал, что называется, потом. Слава богу, до крови все-таки не дошло. Но согласно экзаменационному билету в профессионально-техническом училище Запарычеву необходимо было прыгнуть в люк и закрутить вентиль.
Это задание засчитывалось одновременно сразу по двум предметам: по профессии и по физкультуре. Потому что, хрен с ним с вентилем, ты попробуй туда прыгни с таким животом и вылези обратно. Впрочем, последнее не входило в экзаменационный билет. Вылезай обратно или не вылезай, за это балл не прибавляли. Хоть сиди там в люке до конца своих дней.
Вот с начальной военной подготовкой было, конечно, сложнее. Самое тяжелое задание заключалось в том, чтобы попасть учебной гранатой в воображаемый танк. Гранат давали всего три штуки, а воображаемые танки, сука, перли прямо на тебя беспрерывно. Запарычев обычно старался подпустить воображаемый танк поближе, а потом шандарахнуть.
Когда воображаемый танк подходил на такое близкое расстояние, что в силах был не только расхреначить батарею, но и всех тех, кто ее изображал, Запарычев совершал бросок учебной гранаты прямо под воображаемые гусеницы воображаемого «Тигра», чтобы наверняка. Но при этом воображаемо рисковал своей жизнью.
Вариант получить Героя посмертно Запарычев тоже, в принципе, держал в голове. Глядя на портреты химиков. физиков и математиков он, мысленно просверливая многочисленные дырки под ордена и медали, представлял себя на портрете и фотокарточке, в том числе с черной косой ленточкой. Присутствуя на различных поминках, Запарычев сделал вывод, что лучше гуляли там, где вспоминали не тех, кто по глупости на ровном месте обваривался кипятком, раскурочив батарею; а там, где провожали спокойно умершего перед самым пуском тепла от инсульта. Да, в любом случае покойный подводил своих товарищей в ответственный момент. Но во втором случае, хотя бы не надо было исправлять чьи-то художества. Поэтому, когда поминали второго, мата было меньше.
Сколько учебных гранат в жизни Запарычев швырнул и подбил воображаемых танков. На оценку. Разбитое стекло кабины экскаватора и окно первого этажа были не в счет. Но когда вместо воображаемого «Тигра» речь зашла о попадании в переднее стекло джипа директора училища, вместо ордена Запарычев действительно мог сгинуть просто так. Но в этот момент Запарычева спасло то, что оценка шла также в зачет физкультуры.
Физрук с военруком в итоге даже устроили грандиозную перебранку. Все из-за того, что каждый из них имел свое особое мнение, подорвал Запарычев воображаемый танк или нет. Военрук, достав из кармана рулетку, ползал рядом с машиной директора, объясняя, что даже если попадание учебной гранаты в корпус воображаемого танка и имело место, то все равно вряд ли вызвало бы подрыв матчасти, максимум могло привести к локальному возгоранию. Но физрук, заступился за Запарычева, так как лично видел макет «Тигра» в тематическом парке и знал, как ему казалось, где именно у данного макета были слабые места. По его мнению, парень подорвал воображаемый танк почти идеально, причем всего лишь одной гранатой.
Военрук, перемерив что-то рулеткой и изобразив движение «Тигра», категорически отказывался соглашаться с этим, настаивая на том, что, подпустив воображаемый танк слишком близко, Запарычев не справился с заданием, промазав. Он даже самолично, встав на четвереньки, стал ползать по асфальту, имитируя движение воображаемого танка и хлопая себя по бедру, таким образом демонстрируя место попадания гранаты.
Физрук напирал на то, что гусеничный ход макета танка, который он видел, принципиально отличался от того, чтобы было продемонстрировано военруком на четвереньках. А именно сама траектория движения воображаемого танка являлась в данном случае ключевым фактором. Запарычев, по мнению физрука, тактически верно оценив обстановку, произвел точный бросок учебной гранаты, рискуя воображаемой жизнью.
Военрук, стерев колени на брюках об асфальт, пытался продемонстрировать ход «Тигра», исходя из знаний, полученных во время обучения в военном училище и кратких полевых навыков на полигоне, добытых между крайне интересными и затяжными партиями в преферанс. Так вот, разворот воображаемого танка такого класса при попадании гранаты, по мнению военрука, был очевиден. Но, не желая вступать в рукопашную с преобладавшими в объемах кулаками физрука, военрук предложил компромисс: «четыре»; но Запарычев воображаемо теряет обе ноги.
Физрук готов был уступить один балл, так как изначально настаивал на «пятерке», но вот одну воображаемую ногу Запарычева уступать ни в коем случае не хотел. Он считал, что две ноги в данном случае был действительно перебор. На ампутацию одной воображаемой ноги он готов был пойти в легкую. Даже, в целом соглашаясь на то, что она была критически необходима. Но, про вторую даже не хотел ничего слышать.
Военрук, мысленно согласившись на некое компромиссное решение, стал настаивать на том, что хорошо, пусть ему отрежут одну воображаемую ногу, но взамен второй требовал еще какой-то важный орган. С этим даже согласился физрук, но на это принципиально не желал соглашаться Запарычев, к этому моменту смирившийся с потерей воображаемой ноги, но вот про потерю другого важного органа ни в воображаемом, ни в каком ином виде для себя даже не хотел думать. Поэтому никакого взвешенного решения не намечалось.
Директор профессионально-технического училища, которому было абсолютно по барабану, попал в воображаемый танк этот балбес или не попал, напирал на то, что в не воображаемое, а вполне себе реальное, переднее стекло его джипа, он попал точно. Более того, оторвать ему надо было не ноги, а руки, а еще желательно голову.
В итоге все на выходе получили. Каждый свое. Военрук и физрук получили по выговору. Запарычеву достался счет на кругленькую сумму из автосервиса, который отрабатывал несколько месяцев подряд на разгрузке вагонов. Директор профессионально-технического училища получил не только свой джип из автосервиса с новым стеклом, но и полную выплату по КАСКО.
Вспомнив про гранаты и танки, командир батареи, не совсем удачно подцепив толстым и немного кривым (по причине профессиональной деформации) пальцем с батареи сырок, ставший из плавленого расплавленным, только испачкал носок и без того грязного сапога. Выдохнув, он тем же самым пальцем соскоблил верхний слой того, что еще пару минут назад было сырком, и отправил это в рот.
Используя не столь уж кривой, а, самое главное, неиспачканный палец, он аккуратно выудил из-под картинки то ли с морем, то ли с океаном, другую, находившуюся строго за первой. Время наконец пришло.
На этой картинке полностью голая женщина с то ли шестым, то ли седьмым, размером… выразительных глаз, в резиновых сланцах, обутых на шерстяные носки, этими самыми, очень выразительными глазами, ну хорошо, не этими, а другими, но тем не менее, подмигивала.
Винегрет с пахучим растительным маслом шел особенно хорошо именно под эту картинку. Под море с волнами лучше заходил салат с крабовыми палочками.
Он с первого взгляда три с половиной года назад выявил в этой даме как минимум средне-специальное образование. Он сам был старательным студентом и окончил профессионально-техническое училище без единой «тройки» по основным предметам, физкультуре и начальной военной подготовке.
Сковырнув более профессионально с той же самой батареи нарезанную колесиками с вкраплениями жирка копченую колбасу в широкую ладонь с масляными пятнами, он прямым рейсом отправил все колесики в рот вдогонку остаткам расплавленного сырка и винегрета. На всякий случай, памятуя о непростой санитарно-эпидемиологической ситуации, провел полную дезинфекцию внутренних органов с помощью значительного объема другой бутылки разбавленного спирта, транзитом через граненный стакан.
Внимательно осматривая всю глубину и объем того внутреннего содержания, которое находилось у девушки на картинке под обеими грудями, убеждался, ковыряя чуть погнутой вилкой холодец, дрожавший от каждого ее касания, что ее обмундирование вполне могло говорить о хозяйственности и склонности к садовым работам. Шлепанец на шерстяной носок – обязательный атрибут истинного огородника и огородницы. А, что касается отсутствия иных элементов обмундирования на ней, то это вполне было объяснимо, летом он и сам мог на своих шести сотках ходить в одних семейных трусах, иногда даже без них, когда две сестры-соседки уезжали домой, но обязательно в галошах или сланцах на шерстяной носок. По Суворовскому принципу: голова – в ауте; пузо – в нокауте; но ноги, сука, в тепле.
Прикончив слишком дрожавший холодец, он приступил к половине сушеного леща с головой, молившей Бога, чтобы ее наконец-то уже прикончили. Так как мурыжить еще две недели – это было невыносимо даже для нее самой. Запах был слишком крепкий. В этот самый момент, когда его искривленный палец ковырнул лещу очередной отдел головного мозга, он и даже лещ, мученически умиравший, внезапно услышали звуки, напоминавшие журчание воды.
Не выпуская из-под контроля один из ключевых отделов головного мозга сушеного леща, он на минуту затаил дыхание, пытаясь определить, что звуки не были урчанием в животе. Убедившись и подкрепив свое мнение легким кивком леща, готового уже подписаться под чем угодно, командир батареи Запарычев, услышал, как параллельно с журчанием стал стихать вой промерзших жителей, на который он уже перестал обращать внимание. Он плеснул себе в граненный стакан контрольный, почти до краев. Вода после трехдневного пуска спустя два месяца от запланированной даты все же пошла по трубам. Половина сушенного леща глубоко выдохнула одновременно со слесарем и направила усилием воли и импульсов еще не пораженных отделов головного мозга взгляд в ту же сторону, что и опрокинувший граненный стакан (к счастью, в себя, а не на пол) слесарь.
