Простите, и я сейчас серьезно. Когда это все началось (я имею в виду Сраную Войну Окурка), у меня была в работе отличная книга. Умная, глубокая, статьи прекрасного и уважаемого литературоведа — просто мечта корректора: читаешь книгу, которую сам бы купил не глядя, а тебе потом еще и денег за это дадут. Я ее так и не смогла докорректировать. Добрый мой редактор Т, святой человек, ждала до последнего. А я перестаю скроллить, сажусь за комп, читаю полтора часа одну страницу, в голове туман, боль и ужас кромешный. Засыпаю… просыпаюсь — сон еще хуже утомил. Ну что я вам рассказываю, сами знаете. В общем, как-то дотащила я этот проект до ближайшего ухаба, да там и рухнула. И на этом этапе редактор книгу у меня забрала, поблагодарив за проделанную работу, потому что это реально святой человек… Ей-то самой разве легче было? Простите меня, Т!
А потом надо было корректировать один свидетельский текст… другой. А потом — книгу стихов, по горячим следам. Ну тут уж дело нехитрое. Прочел, почистил, поорал, налил чаю+сахар+лимон, выпил, перечитал — вычистил, что пропущено. Сколько блоков — столько раз повтори.
А теперь, через три года, друг посылает мне свой поэтический дневник тех дней. И я в сущности понимаю, что сейчас будет…
Не хочу распределять на аптекарских весах, кому хуже, кому больнее, кто имеет право на сочувствие, а кто должен во рву с крокодилами пескариков ловить. Я не хочу оценивать эту книгу (а это книга, хотя она и недописана, потому что все продолжается) — я не хочу ее оценивать с позиций литературы. Хотя это литература. Это яркие, лаконичные и предельно узнаваемые отклики на вызовы времени (читай — животный крик в ответ на удар ножом). Но дело не в том, хороши или плохи стихи моего друга (они, кстати, хороши). С самого начала — это работа на выживание. Это фиксирование происходящего, история делается на наших глазах. И да, мы с моим другом безусловно находились с той стороны, где происходила история убийства, история чудовищного помрачения, история всенародного кормления ослепляющей тьмы. Вернее — с той стороны и в том месте, где это все зарождалось, клубилось, ликовало и торжествовало. Потому что о Буче, Изюме, Мариуполе мы имели свидетельства лишь в интернете — и были, соответственно, свидетелями засвидетельствовавших. Но было у нас и личное свидетельство: как вся эта информация воспринималась тут — ими и нами. Как ими — понятно. Как нами — тоже понятно. Вот они, отпечатки этого свидетельства:
Смотри, душа, не опускай глаза.
С тобой Вергилий на велосипеде,
Пробитом пулей, через ад проедет,
Ты навсегда запомнишь этот страх
И ужас в человеческих глазах.
С самого начала, оставаясь на стороне моих друзей, я видела, как у них сперва кончается свой собственный воздух в груди, а потом кислород им начинают перекрывать уже со стороны Предержащих Вентиль. Я смотрела на них — и не могла понять: как они держатся — проклинаемые со всех сторон, терзающиеся своей виной, заклейменные даже не дважды — трижды, четырежды. Собственно, литература начинается там, где важность свидетельства отметает в сторону мастерство. Когда ты можешь только глубоко внутри себя выносить в муках и тошноте свое слово — и наскоро его записать. Времена все же меняются. Теперь не надо было заучивать строчки на клочке бумаги и сжигать его в пепельнице. Теперь нельзя было только публиковать. Ну, оставив за скобками, что нельзя было так думать и так чувствовать, под страхом доноса, разоблачения, увольнения и т. д.
В дневник моего друга входит жизнь, мало отличимая от узаконенного небытия.
***
20 АПРЕЛЯ
Война не отпускает. Она не только в кровавых новостях, от которых опускаются руки. Она — в моей чашке кофе, в бесконечных детских эссе, которые надо проверять, в моем кармане зеленой ленточкой, на моем теле -желтой курткой, синим шарфом и дикой нервной экземой, из которой , кажется, уже удается вернуться в нормальный мир. В моей голове — мыслями о тех, кто ТАМ, на губах — потрескавшейся от напряжения молитвой. В буковках, которые сами вырываются изнутри и нет сил править.
***
Потом аресты, задержания, Страстная неделя и Пасха 2022 года, когда традиционное ХВ расшифровывалось однозначно – и при этом правильным образом.
Собственно, христианство и литература – как колокола, начинают звучать во всеуслышание, когда в них бьют. Я имею в виду настоящую литературу, а не наскоро слепленную из сырой глины и патриотического рекомендованного новояза (он же некроязык), торопящуюся лжесвидетельствовать любым способом. В данном случае главным определяющим моментом является честность и последовательность свидетеля, не отвергающего фактов, которые ему невыгодны (ну и, кроме того, о выгоде речь не идет вообще: хороша выгода — уголовное преследование и шельмование по всем углам), и не маскирующая прямой вопрос: «зачем это было нужно» геополитическими рассусоливаниями в рифму и апелляцией к историческим примерам по учебнику Мединского. И в этом смысле литература в очередной раз дала свидетельство – и это свидетельство, как ему и положено, содержит в себе и зерна доброй вести.
Хоть тюльпаном на тонкой ножке,
Хоть огарком свечи в горсти,
Хоть фонариком – посвети.
Хоть простым предложеньем, хоть сложным,
Я не буду ждать, когда можно.
Гласных нет и согласных - нет.
Не хочу привыкать к войне.
