Я не помню ни одного 24-го февраля в своей жизни, хотя мне уже без малого сорок лет. Ни одно не запомнилось. Кроме этого.
То, что на границе скапливаются российские войска, я хорошо знал. Как и все, впрочем, кто хоть чуть-чуть за этим следил. Знал, что к Путину, как к себе на работу, ездит директор ЦРУ Бёрнс. Отговаривает. Читал путинский ультиматум НАТО. Смеялся.
Не верил, что старик решится. Да ладно, это блеф, кто в него поверит? Сколько раз так пугал, а потом – ничего. Зря он. Чтобы в блеф поверили, нужно слыть человеком слова. Чтобы в нужный момент, когда ты в первый раз блефуешь и не собираешься исполнять угрозу, все, зная тебя, поверили. Поверили, что у тебя в руках туз, а не паршивая шестёрка…
Двадцать четвёртого в девятом часу я поехал на работу. Сел в машину. Дома телевизора нет, о чём я ни разу не пожалел. Зазвучало «Эхо». Ведущие наперебой говорили о взрывах в Киеве, Харькове. Казалось бы, должен быть к этому готов. Не зря же снимали комедийное шоу под названием «совет безопасности», и надутый, как шарик, Пушилин на голубом глазу рапортовал об обострении и эвакуации жителей Донбасса.
Оказалось, не готов. Знаю свой маршрут от дома до работы. Знаю, где ехал. Но не помню как. Потому что я жил в этом радиоприёмнике. Понимал, что ничего нельзя изменить, вернуть. И надеялся, что сейчас вот-вот скажут, что всё это был розыгрыш. Грозное предупреждение. Антивоенный перформанс.
Иррациональное чувство. Приехал на работу. Вся новостная лента «Яндекса» – на войне. Смотрю Путина. Не знаю зачем, стал смотреть по второму разу. Как будто пытался углядеть то, чего там нет. А потом вышел в коридор. Впервые за два десятка лет, что я работаю здесь, вечно гомонящее, хлопающее дверями, стучащее каблуками учреждение молчало. Молчало. И я молчал.
И – глаза сотрудников. Глубокие-глубокие. А внизу, в колодце этих глаз, плескалось что-то неизмеримо человеческое. В этой беде мы оказались вместе. И это тоже запомнилось и много чему меня научило. Люди вокруг чудесные. Я иду к вам, люди!
