В крепкий кипящий бульон уронила слезу. Пересол. Рука с ножом дрожать перестает рубя капусту в тоненькие нервы. Свекла и помидор иссечены в кровавый пурпур. Их яркая упругость отдана пылающему жерлу сковородки. Там перестанут быть они собой и сплавятся в единое пылающее нечто.
Снаружи мрачное ничто затягивает в бездну.
Какой придурок выдумал войну.
Воздушная тревога за окном. И где-то очень близко прилетело. Звук оглушил и вдрызг разнес все смыслы.
Как страшно.
Мир и двор распались на куски.
И только островок от прежней жизни – плита и центр вселенной — мой обед.
Рыдаю и над луком и над миром.
Картошка с беззащитным белым брюшком, наивная оранжевость моркови,
пузатый перец, легионер голландский, недрогнувшей рукой отправлены в клокочущий бульон.
Малютка перец чили внес страсть и темперамент.
А черный перец так похож на порох. И он совсем не черный, а седой. Седой соратник чили, отправляйся вслед за собратом, наподдай огня.
Два листика с лаврового венка дарят надежду встречи.
И веточка полыни, мой емшан, тихонько шепчет, умоляет, пожалуйста, пожалуйста, вернись ко мне живым.
И в завершенье бульк крепчайшей горькой влаги из изморозью тронутой бутылки.
С любовью охлаждали для заздравной, с тоской разлита будет на помин.
Пустое.
Можжевеловая горечь не заглушила горечь расставанья.
Единственный, кто действует логично – это кот. Он прячется от артобстрелов в ванной и диким мявом нас зовет туда. Но мы иначе распорядились последними секундами из тридцати и трех совместных лет. Их тратим на обед, беседу ни о чем, молчание о чем-то самом важном.
Гадали мы надолго ль расстаёмся.
Не угадали мы.
