Недавние разоблачения Илона Маска, возглавляющего Департамент эффективности государственного управления США (DOGE), о масштабных нарушениях в системе соцобеспечения, прозвучали как гром среди ясного неба. Он заявил, что количество действующих номеров социального страхования (SSN) значительно превышает численность населения США, а возраст некоторых получателей пособий превышает 150 лет. Это вызвало волну как аплодисментов, так и опровержений… А мне это напомнило одну историю, невольным свидетелем которой я стал 35 лет назад.
Я работал технологом в компании Solar Turbines на участке изготовления деталей топливной аппаратуры. В нашей группе было ещё четверо инженеров-технологов, а старшим среди нас был Билл Уоллес — именно о нём и пойдёт речь.
Билл был долговязым, худым, угловатым, слегка напоминающим необъезженного жеребца. Высокий лоб, длинные прямые волосы, которые он постоянно поправлял, тёмный шрам на лице и выпирающая челюсть делали его облик, на мой взгляд, малопривлекательным. Однако, судя по эффектным девицам, с которыми я иногда его видел, у женщин он явно пользовался успехом.
Остроумный, но язвительный, Билл был не в почёте у коллег и начальства. Но он был блестящим технологом, всё делал быстро и тщательно и ревностно опекал нас — инженеров своей группы. Для меня, новичка с бедным английским, его поддержка была особенно важна. Билл не раз выручал меня, исправляя грубые ошибки и подсказывая, как правильно оформить технологическую инструкцию или памятку. Он никогда не попрекал меня этим, но не упускал случая подшутить — над моим языком, незнанием элементарных аспектов американской жизни. Я воспринимал его насмешки без обиды, и это только укрепляло наши отношения.
Билл был родом из Ситки, бывшей столицы Русской Америки. Там сохранились русские постройки, старые православные приходы, а также старообрядцы, когда-то бежавшие от советских репрессий. Слушая мои телефонные разговоры на русском, он вспоминал детство — этот язык часто звучал в его родном городе.
Из нашей четвёрки Билл единственный категорически отказывался работать сверхурочно. У него не было карьерных амбиций, а стать старшим по группе он согласился только потому, что терпеть не мог, когда ему указывали, что делать.
Он вовсе не был бессребреником — деньги ему были позарез нужны. После тяжёлого развода половина зарплаты по решению суда уходила бывшей жене, и мысль о том, что он вынужден ей платить, была ему невыносима. Поэтому он избегал повышения официального оклада, предпочитая подработки за наличные. Когда я спросил, почему он просто не уйдёт с этой работы, Билл ответил, что стабильная занятость с бенефитами — его единственный шанс проводить хотя бы 40% времени с дочерью Джессикой, которую он обожал.
Билл был ветераном Вьетнама, инвалидом. Как он сам говорил, большая часть его позвоночника была из титана. Это было заметно — он слегка волочил ногу. Иногда у него случались приступы боли, от которых он буквально «выключался», спасаясь обезболивающими. Как и многие ветераны, о войне он не любил говорить.
Однажды я спустился в лобби встретить посетителя. Он опаздывал, и, ожидая, я заметил двух мужчин, которые тоже кого-то ждали. Рядом сидела секретарь-вахтёр. Увидев меня, она обратилась:
— Яков, ты ведь работаешь с Биллом Уоллесом? У тебя наверняка есть его внутренний пейджер. Можешь его вызвать? К нему пришли.
Я послал Биллу запрос, и вскоре он перезвонил.
— Тебя ждут двое в лобби, — сказал я.
— Кто они?
— Не знаю. Просто два мужчины.
— Ладно, сейчас буду.
Через несколько минут он спустился. Один из посетителей что-то сказал ему, и они вместе вышли на улицу. Но сквозь стеклянные двери я видел, что происходило. Один из мужчин показал Биллу какое-то удостоверение, а затем, к моему изумлению, они надели на него наручники, посадили в машину и увезли.
Перед тем как сесть в машину, Билл оглянулся, встретился со мной взглядом, понял, что я всё видел, и слегка кивнул.
Через несколько часов он позвонил мне на рабочий телефон:
— Яков, я знаю, ты всегда сидишь допоздна. У тебя есть с собой какие-нибудь деньги?
— Да, долларов сорок.
— Я подъеду на такси к Ballast Point, что на India Street. Можешь встретить меня и расплатиться?
— Конечно.
— И если сможешь снять в банкомате сотню, буду очень признателен. Завтра всё отдам. Да, и забери из моего офиса сумку — там документы и ключи.
Через десять минут я уже стоял у входа в бар. Ещё через пять-десять на такси подъехал Билл. Я заплатил за такси и передал ему пять двадцаток. Он молча кивнул, жестом пригласил меня внутрь, и мы зашли.
Билл заказал большой кувшин пива, крылышки и сырные палочки. Молча закурил. Я тоже. Пиво принесли сразу. Билл налил нам по кружке и почти залпом выпил свою. Потом долил и также молча выпил. Опять закурил. Я не спрашивал, понимая, что он сам всё расскажет, когда будет готов. Так и произошло.
— Ты знаешь, что я воевал во Вьетнаме? Но я никогда не рассказывал, чем для меня закончилась та война.
Нас перевозили на вертолёте. Его подбили. Машина загорелась, но я успел выпрыгнуть. Упал на дерево, а потом в болото. Вертолёт с экипажем и всей командой взорвался недалеко от меня. Я услышал взрыв, а потом потерял сознание. Кто меня подобрал и когда — не знаю. Очнулся уже на корабле, в госпитале. Позже узнал, что пролежал в коме два месяца.
Я был полностью парализован. Потом вернулась речь, но своего имени я не назвал. Мысль, что останусь инвалидом и стану обузой для родителей, была невыносима. Я решил, что если движение не восстановится, то при первой возможности уйду из жизни.
Меня перевезли в Вирджинию, сделали с дюжину операций. Движение постепенно вернулось. Я заново учился ходить и, шаг за шагом, через год после падения смог покинуть больницу.
Документы восстановили, и я полетел на Аляску. Не знаю почему, но никому не позвонил, не предупредил. Видимо, меньше всего хотелось официальных встреч, плакатов, фанфар и всей этой гнусной шумихи.
Когда я подошёл к дому, то долго стоял у двери, не решаясь позвонить. Наконец нажал на кнопку. Открыла сестра. Несколько секунд она смотрела на меня в ужасе, потом вскрикнула и упала в обморок. Я успел её подхватить. Она открыла глаза, посмотрела на меня и прошептала:
— Билл… это ты?
— Да.
— Господи…
Она закричала:
— Мама! Папа! Билл живой!
Я не буду описывать нашу встречу — слёзы, радость, бесконечные рассказы… Ты сам можешь это представить.
На следующее утро отец сказал:
— Одевайся, пойдём. Я должен тебе кое-что показать.
Мы пришли на кладбище. Остановились перед могилой. На надгробии был выбит крест и надпись: «Билл Уоллес. Сержант. 20 апреля 1950 – февраль 1974. Любимый сын и брат.»
Отец рассказал, что им передали урну с прахом, которую они похоронили на нашем семейном кладбище. Наверное, я уже никогда не узнаю, кто там на самом деле лежит.
Мы решили оставить эту могилу с моим именем — чтобы тот, кто там — был похоронен не безымянно.
А потом начались проблемы с властями. Родителям выплатили десять тысяч долларов на похороны. Теперь, узнав, что я жив, Минобороны требовало вернуть эти деньги, которые давно были потрачены. Я был взбешён и хотел идти с кем-то ругаться. Но отец обратился к знакомому юристу. Тот написал официальное письмо: большая часть суммы ушла на похороны и установку могилы, а остальное на лекарства. И если нас не оставят в покое, мы подадим в суд — за их ошибку, из-за которой мои родители едва не умерли от горя и постарели лет на десять. После этого от нас отстали.
Прошло целых пятнадцать лет. Я женился, развёлся, у меня родилась дочка Джессика. Переехал в Сан-Диего, нашёл работу. Постепенно эта история забылась. Я надеялся, что навсегда. Единственное, что напоминало о войне, — спина, приступами боли.
И вдруг, как гром среди ясного неба, сегодняшняя история. Где-то в управлении социального обеспечения проводили ревизию данных и перевод бумажных записей в компьютерную базу. И эти идиоты «выяснили», что номер социального страхования (SSN) погибшего Билла Уоллеса использует какой-то преступник из Сан-Диего. Этот «преступник», как ты понимаешь, — я. Ну и меня сразу арестовали.
Продержали два часа: сняли отпечатки пальцев, сделали фото, задавали идиотские вопросы. Пока наконец не поняли, что я — это действительно я. Извинились, отпустили, дали официальное письмо, подтверждающее, что больше ко мне никаких претензий нет. Но осадок остался мерзкий. Боюсь, сцену с наручниками видел не только ты. Пойдут слухи… Мне было бы наплевать, но если узнает моя бывшая, она может использовать это, чтобы сократить мои свидания с Джессикой. Так что, пожалуйста, никому!
Я пообещал.
— Знаешь, Яков, я сказал, что кроме болей в спине о войне ничего не напоминает? Хорошо бы это было так… Увы! Если день-два не вспоминаю – праздник… Ты знаешь, что нашего техника, Лан Нгуена, из участка сборки топливной аппаратуры, семилетним мальчишкой старшие братья увезли на моторке.
— Да, он рассказывал. Его не хотели брать,так он стал кричать, и его пришлось забрать, чтобы вьетконговцы не услышали…
— Возможно.. Мы ведь в его деревне бой вели. Там враги засели. Потом, когда их выбили, в той деревне недели две жили… И когда у нас на проводили день открытых дверей, и Лан привёл старших братьев, я не пошёл. Боялся, что меня кто-то узнает. Хотя я там ничего противозаконного или плохого не делал. И за кур мы им платили долларами…
Мы ещё помолчали. Допили потеплевшее пиво. Билл оставил на столе деньги и встал. Я предложил отвезти его домой, но он отказался и уехал на такси.
До конца недели он на работе не появлялся, сказав, что заболел. В понедельник подошёл ко мне, положил деньги около телефона и сказал: «Спасибо».
Больше мы с Биллом никогда об этом не говорили.
Яша, с удовольствием прочёл твой рассказ. Посочувствовал Биллу. Но ты начал с Маска, тем самым задав контекст. То есть, о том, что миллионы нелегалов живут и работают в нашей стране по фальшивым или краденным SSN, ты никогда не слышал? История, описанная тобой произошла лет 30 тому, да? Не буду заниматься место в вашем журнале, но дай мне знать, если хочешь услышать реальные свежие истории из моего личного опыта на эту тему. В вашем (бывшем моём) штате запрещено проверять подлинность SSN при приеме на работу с конца прошлого века.